— Почему ты так ее ненавидишь? Мне кажется, несмотря на все недостатки, это несчастная женщина.
— Что ты плетешь? — возмутилась Катарина. — Это корыстолюбивая, коварная, беспринципная баба. Если б ты знал, что вытерпел от нее Хозе!..
Я смотрел на Катарину и думал, почему она, всегда такая объективная и трезвая, не находит в себе и тени сочувствия к матери Марио. Разве она не видела, что происходило несколько минут назад? Разве не поняла, что Долорес только ради сына согласилась на разговор с покойным мужем?..
— Дорогая, да ты, часом, не была ли влюблена в Хозе?
Она резко отвернулась.
— Вот как!.. — сказал я сочувственно. — И, может быть, даже сейчас…
Она повернула ко мне лицо и молча глядела на меня широко раскрытыми глазами, но я видел, что мысли ее где-то очень далеко…
— Ты думаешь, что… бессмысленно любить… — прошептала она едва слышно.
День опять стоял солнечный. Небо было без единого облачка, и когда мы с Катариной и Альберди отъезжали от института, я пожалел, что должен возвращаться в душный город.
Сеньора де Лима и Марло выехали с Боннаром четыре с лишним часа назад, как вчера и намечалось. Я виделся с ними утром. Долорес была бледна и измучена. Круги под глазами свидетельствовали о том, что последние дни она пережила немало тяжелых минут. Я знал, что она до поздней ночи просидела, в кабинете у Боннара. Видимо, они до чего-то договорились без моей помощи, так как я заметил, что она стала относиться к нему с явным уважением. Перед отъездом она сказала мне, что я действительно должен как можно скорее взять иск обратно, а она постарается убедить своего мужа в правильности этого решения. Меня уже ничто не задерживало в Пунто де Виста, и мы с Катариной решили, что завезем Альберди домой и тут же поедем в столицу.
Священник не принимал участия в разговоре. Хмурый и молчаливый, он сидел на заднем сиденье, задумчиво глядя перед собой усталыми глазами.
В двух километрах от института шоссе сворачивало влево и постепенно поднималось в гору, к холму, на склонах которого раскинулось селение. Солнце светило здесь прямо в глаза, и его свет, отраженный от нагретой поверхности дороги, слепил глаза. Я потянулся за темными очками, когда Катарина неожиданно воскликнула:
— Смотри!
По шоссе в облаке пыли двигалась толпа людей. Они шли навстречу нам плотной массой, занимая все полотно шоссе, а над их головами колыхались какие-то цветные предметы или транспаранты. Вскоре мы уже могли различить, что это были церковные хоругви с ликами святых и божьей матери.
Я немного сбавил скорость, внимательно рассматривая приближавшуюся толпу. В первой группе людей какой-то плечистый атлет нес на длинном шесте крест. Большинство мужчин было вооружено палками и лопатами, а кое-где на солнце блестели мачете и даже ружья. Женщины шли в основном по обочине шоссе, как бы сопровождая мужчин. Детей почти не было, если не считать нескольких подростков, опережавших шествие.
Расстояние быстро уменьшалось, так что мне пришлось сбавить скорость.
— Стой! — неожиданно крикнула Катарина. — Падре, вы видите?!
Я остановил машину на середине шоссе. Толпа с враждебными криками бросилась нам навстречу.
— Боже! Боже! — услышал я за спиной отчаянный голос священника.
— Поворачивай! — приказала Катарина. Но прежде чем я успел развернуться, Альберди открыл дверцу, выскочил на дорогу и побежал навстречу приближавшимся, что-то крича и размахивая руками.
Появление священника вызвало в толпе явное замешательство. Шедшие впереди даже приумолкли, на лицах можно было увидеть удивление, если не радость. Однако толпа продолжала двигаться вперед и наконец плотной массой окружила Альберди, а спустя минуту и нашу машину.
Встреча со священником как бы разрядила обстановку. Он не был нам виден в толпе. Сквозь говор и гул мы слышали только его голос, но понять, что он говорит, было невозможно.
Постепенно шум начал стихать. Все больше голосов призывало к тщнине.
— Пусть говорит! Пусть говорит падре! Тихо! Тихо!
Неподалеку от нашей машины усилилось движение. Альберди проталкивался сквозь толпу в нашу сторону. Немного погодя он был уже у машины, вошел в нее и по заднему сиденью забрался на плоскую крышку багажника. Теперь он возвышался над толпой, видимый отовсюду.
— Тихо! Тихо! — опять послышались голоса.
Альберди водил глазами по лицам. Было видно, что он пытается сосредоточиться. Наконец он поднял руку и, сотворив крестное знамение, начал медленно говорить, словно произносил давно выученную проповедь.
— Во имя отца и сына и святого духа!
— Аминь! — прошел по толпе шепот. Стоявшие ближе женщины попытались упасть на колени, хотя в толпе, окружавшей нас, было очень тесно.
— Да хранит вас господь от злых мыслей и поступков! — сурово начал священник. — Хвала ему, что я мог встретить вас вовремя и призвать к спокойствию! Не знаю, кто вам сказал, будто меня опутали злые силы… Теперь-то вы сами видите, что это неправда! Я стою перед вами живой и здоровый… и говорю вам: не верьте лживым словам!..
— Но вы, падре, там были? Правда? — неожиданно прорезал тишину крик из толпы.
— Был! — сказал Альберди довольно спокойно. — И, как видите, ничего со мной не случилось! Я уже не раз говорил вам: не верьте наивным и глупым… Скажите тем, кто говорил вам о знамениях на небе, что они им приснились! Я был с вечера до утра у Барта и могу вас уверить, что никаких сатанинских знамений не видел и никто никаких кар на наше село послать не хочет и не может. Только мы сами можем навлечь на себя заботы и несчастья!..
— А то, что говорил Игнацио, сын Диего? Это тоже неправда? — снова послышался вопрос.
Сквозь толпу пробился широкоплечий молодой метис. Встав у самого капота машины и повернувшись к Альберди, он громко подавал реплики, чтобы их слышали остальные:
— Ваше преподобие, скажите, как было с Игнацио?
— А что он такого рассказывает? — спросил священник, видимо, пытаясь выиграть время. Однако в его голосе можно было уловить не очень хорошо скрытое беспокойство.
— Ведь вы, падре, лучше знаете… — послышался откуда-то сбоку другой мужской голос. — Ведь вы, ваше преподобие, сами отвезли Игнацио к сеньору полковнику и слышали, что и как… о той душе… Ну, вы же знаете, ваше преподобие.
— Вы, святой отец, на нас не гневайтесь за то, что мы спрашиваем… — вставила стоявшая поблизости женщина. — Мы только хотим знать, как было дело…
— Это правда, что у Барта души человеческие заточены в клетки?.. Что они бьются, словно птицы, и просят живых о спасении?
