Похоже, что я это сознавал. Фактически оба дома, большой и малый, представляли собою одно домохозяйство, хотя в детстве я видел лишь различия: наш домик, скромный и спокойный, noire blanche maison, petite et tranquille, и «большой дом», в котором игрушки дороже, а споры злее.
Я спросил, побывал ли И-Ди в больнице.
— И-Ди? Куда там. Он занят. Для того чтобы запускать ракеты на Марс, надо постоянно водить кого-то по кабакам. То же самое, что держит Джейсона во Флориде. Джейсон, как я понимаю, ведет практическую часть, если есть у них там эта практическая часть, а И-Ди работает фокусником на арене, извлекает из разных шляп нужные деньги. На похороны-то он, конечно, приедет. — Я вздрогнул, и она виновато улыбнулась. — Что поделаешь. Врачи говорят…
— Что она не выздоровеет?
— Что она умирает. Да. И я тебе говорю, как врач врачу. Ты не забыл, что я когда-то была врачом? Когда была способна на это. И вот ты уже вырос, ты уже сам зрелый доктор с практикой… Бог мой, летит время…
Я не обижался на такую прямоту, даже ценил ее. Может быть, причиной подобного поведения Кэрол была заставшая ее врасплох трезвость. Она вдруг вернулась в ярко освещенный мир, от которого двадцать лет пряталась в тени, и мир этот оказался таким же ужасным, как и прежде.
Машина подрулила к больнице. Кэрол уже освоилась в реанимационном отделении и довела меня до самой двери палаты, в которой умирала мать. Она остановилась перед дверью, и я спросил, не войдет ли она внутрь.
— Нет. Не стоит. Я уже не раз с ней прощалась.
Побуду на свежем воздухе, где не пахнет дезинфекцией. Покурю с санитарами у приемного покоя, у каталок. Зайдешь за мной туда?
Я пообещал.
Мать оставалась без сознания, на искусственном дыхании. Меха аппарата посвистывали, грудная клетка матери расширялась и опадала. Голова ее поседела почти полностью. Я погладил ее по щеке, но она не реагировала.
Повинуясь совершенно неуместному здесь врачебному рефлексу, я приподнял одно из ее век, должно быть, чтобы проверить реакцию зрачка. Глаз, однако, сильно пострадал от кровоизлияния при ударе. Я увидел залитое кровью, красное, как спелый томат, глазное яблоко.
* * *
По дороге домой Кэрол пригласила меня на ужин, но я отказался, объяснив, что справлюсь сам.
— В кухне у матери, конечно, есть кое-какие запасы, но, если передумаешь, мы будем тебе рады. Конечно, без твоей мамы там уже нет прежнего порядка, но приличная спаленка для тебя, конечно, нашлась бы.
Я поблагодарил, но сказал, что хотел бы побыть в доме детства.
— Ну смотри. Передумаешь — приходи без церемоний. — Она смотрела на маленький дом через газон, как будто не видела его десять лет. — Ключ-то у тебя с собой?
— Да, все еще с собой.
— Ну что ж… В общем, как хочешь. В больнице наши телефоны есть, если что.
Кэрол обняла меня еще раз и направилась вверх но ступеням с решительностью, если не рьяностью, показывающей, что она слишком долго оттягивала сегодняшнюю выпивку.
Я пересек побуревший от зимних холодов газон и вошел в дом матери. Конечно же, ее дом в большей степени, чем мой, хотя следы моего присутствия не исчезли. Уезжая в университет, я оголил комнату, забрал все, что мне тогда казалось важным. Мать, однако, поддерживала в порядке мою постель и заполнила зияния на сосновых полках и подоконнике цветочными горшками. В ее отсутствие цветы быстро пересыхали, я полил их. Везде все чисто, аккуратно. Диана как-то назвала манеру моей матери вести хозяйство «пропорциональной», что означало поддержание порядка без одержимости. Я зашел в гостиную, в кухню, заглянул в ее спальню. Не все непременно на месте, но для всего определено место.
С наступлением темноты я задернул шторы и везде включил свет. Мать такого излишества, конечно, себе не позволила бы, но я как будто бросал вызов смерти. Подумал, заметила ли эту иллюминацию Кэрол, и, если заметила, успокоили ли ее освещенные окна маленького домика или встревожили.
И-Ди вернулся домой около девяти вечера и снизошел до визита ко мне. Постучал в дверь, выразил соболезнование. Его сшитый по мерке костюм помялся в дневной суматохе, да и сам он выглядел каким-то сникшим в ярком свете фонаря над крыльцом. Он неосознанно хлопал по карманам пиджака и брюк, как будто что-то порывался найти или просто не знал, куда девать руки.
Его соболезнование было явно преждевременным, ведь мать еще не умерла. Но он ее уже списал. А ведь она еще дышала или, по крайней мере, перерабатывала нагнетаемый ей в легкие кислород, одна в палате университетской клиники.
— Спасибо за сочувствие, мистер Лоутон.
— Бог мой, Тайлер, зови меня просто И-Ди. Меня все так зовут. Джейсон сказал, что ты там, во Флориде, отлично справляешься.
— Пациенты пока, кажется, довольны.
— Вот и отлично. Любой вклад ценен, и малый, и великий. Слушай, это Кэрол тебя сюда сослала? У нас в доме гостевые спальни готовы, если хочешь.
— Спасибо, мне здесь удобно.
— О'кей. Понимаю. Если что — не стесняйся.
Он зашагал обратно по зимнему газону. В прессе и в семье Лоутонов носились с гениальностью Джейсона, но я понимал, что И-Ди тоже мог бы претендовать на нечто подобное. Свое инженерное образование и деловые способности он вложил в динамично развивавшееся предприятие, верно оценивал обстановку и быстро реагировал на ее изменение. Он выпускал стратостаты, продавал частоты и диапазоны, когда «Америком» и AT&Т еще косились на «Спин», как перепуганные котята. Не хватало же ему не интеллекта Джейсона, но присущего Джейсону любопытства к физике Вселенной, джейсоновского чувства юмора и, может быть, джейсоновского налета человечности.
Я снова остался один, дома и не дома. Усевшись на диван, подивился, как мало изменилась комната. Рано или поздно мне предстоит распорядиться содержимым этого дома, к чему я, честно говоря, оказался неподготовленным. Задача более сложная, более неестественная, чем терраформинг Марса. Возможно, из-за того, что я обдумывал эту деконструктивную задачу, мне и бросилось в глаза зияние на верхней полке этажерки возле телевизора.
Заметил я это потому, что, насколько я знал, за все годы моего проживания в малом доме пыль с верхней полки стряхивалась весьма нерегулярно. Верхняя полка представляла собою чердак жизни матери. Я мог бы перечесть по порядку все, что там стояло, с закрытыми глазами: классные альбомы школьных лет (средняя школа Мартелла в Бингеме, Мэн, 1975–1978 годы), зачетка из Беркли 1982 года, массивный нефритовый упор для книг в виде фигуры Будды, диплом матери в пластиковой рамке, коричневая папка-гармошка, в которой хранились ее свидетельство о рождении, паспорт, налоговые документы и подпертые вторым зеленым Буддой три обшарпанные обувные картонки «Нью баланс» с надписями: «Школа»: «Маркус» и «Разное».
