— Трудно сказать. Какие-нибудь небольшие миллионы…
— И ты после этого можешь с патетической дрожью в голосе вспоминать о троих засранцах в темпоральной камере?!
— Эти, как ты выразился, засранцы — мои ближайшие друзья. Я и сам мог оказаться в той камере. Должен был оказаться! Может быть, все обошлось бы… Ну, а ты с чего вдруг убиваешься о совершенно незнакомых тебе миллионах грязных, вонючих, полуголых дикарей? — он резко останавливается и начинает наступать на меня. Кулаки его сжаты, под загорелой шкурой вздуваются вены. Впечатляющее зрелище. — Да в твое время от дурных болезней за год вымирало больше народу, чем было тогда на всем материке! Что-то не видал я слез в твоих очах по этому поводу. А знаешь, сколько выкосил СПИД, прежде чем сам собой сошел на нет? Целое поколение! Страшные, инквизиторские меры, искусственный отбор, воскрешение пуританской морали — только так удалось погасить пандемию, какую вы даровали нам в наследство. Вкупе с выпотрошенными недрами, расшатанной экологией, изувеченной биосферой. Заблевали планету и кинули нам — разбирайтесь! У нас до сих пор каждый десятый ребенок по вашей милости идиот или урод, и мы вынуждены убивать его, потому что нет ни сил, ни средств на милосердие! У девяноста процентов мужиков подавленное либидо, зато те же девяносто процентов женщин — нимфоманки… Вот ты Нунку давеча оттрахал, так об этом уже весь институт знает, для девчонки это же как Нобелевская премия, ей завидуют! Если бы не особый режим в лаборатории, к тебе бы в окна лезли, да только нам воин-телохранитель нужен, а не замученный племенной жеребец! Тоже мне, учитель, моралист, папаша… говно…
— В огороде либидо, — бормочу я потерянно. — Будешь слушать дальше?
— Буду.
— Так вот. — Ратмир возвращается в кресло, закидывает ногу на ногу. Он ощущает себя победителем. Не без того: крыть мне особенно нечем. Его рука поднимается, готовясь щелкнуть пальцами и призвать робототехническую пери с прохладительными напитками. Нет у меня здесь никаких пери. Мне с ними жутко оставаться наедине. Как с разбуженными мертвецами. Поэтому рука его застывает, затем опускается. — Наверное, ты заметил, что, говоря о катастрофе, я ни разу не назвал Опайлзигг империей. — Я сумрачно киваю. — Это не случайно. Потому что в минус двадцать пятом веке не было там никакой империи. Разрозненные поселения, примитивный уклад, зачатки письменности, Какие-то примитивные культы. Заселив материк, зигган оторвались от исторических корней и медленно деградировали…
— Что же вы мне голову морочили столько времени?
— Зато сейчас империя там есть.
— Не понимаю.
— Мы ее создали…
Гиам смотрел на меня, как на выходца с того света.
— Ты невредим, ниллган, — пробормотал он неповинующимися губами.
— А ты снова пьян, — сказал я неприязненно.
— Вино — благодать для взыскующего разума, — нетвердой рукой он очертил перед собой магический полукруг, отгоняя наваждение. — Но час назад на площади объявили, что ты убит.
— Они поспешили.
— Во всяком случае, еще раньше тебя искали. Вся дворцовая стража, с тяжелыми луками и стрелами, напитанными ядом эуйбуа.
— Они не нашли меня. Когда мне понадобится, я сам выйду к ним.
Я затворил за собой дверь и сел прямо на пол. Грязные разводы от пота застывали на моей коже.
— Это правда, что ты убил всех юруйагов? — осторожно спросил Гиам.
— Нет. Не всех. Элмайенруд… охотится на бегемотов.
— Отец Солнцеликого любил, чтобы от него рожали, — сказал Гиам. — Скоро объявятся новые юруйаги. И новый ниллган. Ведь ты нарушил обет. И твои члены…
— Будут размолоты на алмазных жерновах, — докончил я с раздражением. — Спой эту песенку верховному жрецу. Никакой я не зомби, черт бы вас всех побрал. Я человек, человек из плоти и крови!
— Не знаю, как там насчет плоти. Но кровью ты запятнан с головы до пят.
Я посмотрел на свои руки. На свой меч. Повсюду брызги того самого… высохшего сургуча.
— Это не моя.
Не отводя тускло светящихся глаз от меня, Гиам нашарил флягу из раскрашенной тыквы и со свистом присосался к ее горловине.
— Хочешь? — спросил он.
— Не пью я вашей браги. Послушай, Гиам… Ты рассказывал про Ночную Страну, про Многорукого. Это правда, или ты все выдумал?
— Я выдумал не все, — горделиво произнес он. — Не нужно напрягать воображение, чтобы… Йунри-небодержец, они близко! Они жгут костры на дне Ямэддо. Они уже подступили к городу. Их лазутчики шастают за моей дверью. Что они там вынюхивают — не знаю. Три ночи назад, в час полнолуния, вот этими глазами, — он пхнул себя в лицо растопыренной пятерней, — я видел Многорукого. Он прошел из стены в стену, не обратив на меня внимания. Обидно…
— Что обидно? Что не обратил?
— Обидно, что первым они съедят меня, а не Дзеолл
Гуадза или, скажем, тебя. Ну, тобой они вообще погнушаются. А я умен, голова у меня — как у бегемота задница, сколько в нее втолкано за эти годы! Неужели все напрасно? Я ведь не дописал… — он лихорадочными движениями принялся наваливать на стол истыканные ножом свитки. — Не поспел… ошибся в предсказании… на тысячу лет ошибся… всему конец уже сейчас…
— Будет тебе, — проговорил я устало. — Никуда эта тысяча от вас не денется.
— Тебе-то почем знать?! — заорал он и снова сграбастал флягу.
Глаза его округлились. В мутном их сиянии плавали пустые зрачки.
— Они здесь, — сказал Гиам упавшим голосом. — Кто?. Где?! Что ты мелешь?
Я прыжком вскочил на ноги. Вытянул перед собой меч. На пятке повернулся вокруг себя. Никого…
Краем ока уловил смутно различимое шевеление прямо над головой.
Упал на спину, перекатился с боку на бок, уворачиваясь от мохнатых когтистых плетей. Лежа нанес понизу удар «стелющийся лист» — лезвие с чмоканием вошло в мягкое. Бесшумно поднялся. Застыл выжидая.
— Огня! Больше света!
Трясущимися руками Гиам запалил факел от факела. Робко приблизился ко мне. По его сморщенному лицу текли слезы.
— Я не могу так, — причитал он тихонько. — Я устал от этого ужаса…
— Это Бюйузуо? — спросил я, указывая острием меча на невиданно огромного, жирного вауу, еще сучившего лапами в луже извергнутой им вонючей жижи.
— Ты смеешься, ниллган. Это мелочь, соглядатай. К тому же, подосланный верховным жрецом.
— Нужно уходить, Гиам.
— Куда, ниллган? За тобой, в Землю Теней?
— Именем Йунри, есть же в этом мире спокойные углы?! В горы, в монастырь, на побережье — подальше отсюда.
Гиам глядел на меня, зевая редкозубым ртом. Потом выволок из-под стола кожаную торбу, начал спихивать туда свитки. Вооружившись факелами, мы вышли в подземелье.
