Они бросили машину у пригородного универмага, откуда появились через сорок минут: молодой слуга в ливрее, толкающий коляску со стариком. Если не считать бюста, Сима отлично подходила на роль мальчика. Фрэнки достаточно ослабел от ран, чтобы представиться немощным стариком.
Они остановились в отеле «Росс Сплендид». Альчесте запер Симу в номере, купил револьвер и отправился на поиски Джонни. Он нашел его в справочном бюро. Стрэпп протягивал чиновнику листок все с тем же описанием давно утерянной любви.
— Эй, старина Джонни!
— Фрэнки! — радостно воскликнул Стрэпп.
Они обнялись. Со счастливой улыбкой Альчесте наблюдал процедуру подкупа чиновника для выдачи имен и адресов всех девушек, отвечающих требованиям списка. Выйдя’ из бюро, Альчесте произнес:
— Я встретил девушку, которая похожа на ту, что ты ищешь, старина.
— Да? — спросил Стрэпп мгновенно изменившимся голосом.
— Она немного шепелявит.
Стрэпп странно взглянул на него.
— И чуть кивает головой при разговоре.
Стрэпп сжал локоть Альчесте.
— Покажи мне ее, — глухо сказал он.
Они поймали аэротакси, долетели до крыши отеля, спустились на лифте до двадцатого этажа и подошли к номеру «20 М». На условный стук Альчесте ответил девичий голос.
Альчесте пожал Стрэппу руку и подбодрил:
— Смелее, Джонни.
Затем открыл дверь и быстро прошел на балкон, достав револьвер на случай, если Фишер предпримет последнюю попытку. Глядя на сверкающий город, он думал, что каждый человек может быть счастлив, если ему помогут; но иногда эта помощь обходится очень дорого.
Джон Стрэпп вошел в номер. Он закрыл дверь, повернулся и тщательно оглядел черноволосую черноглазую девушку — пристально, холодно. Она пораженно смотрела на него. Стрэпп приблизился, обошел ее вокруг.
— Скажи что-нибудь.
— Вы — Джон Стрэпп?
— Да.
— Нет! — воскликнула она — Нет! Мой Джонни молод! Мой Джонни…
Стрэпп прыгнул, как тигр. Его руки и губы мучили ее тело, а глаза наблюдали спокойно и бесстрастно. Девушка вскрикнула и стала отчаянно сопротивляться — чужим странным глазам, чужим грубым рукам, чужим порывам существа, некогда бывшего ее Джонни, но сейчас отделенного от него бездонной пропастью многолетних перемен.
— Ты — не он! — закричала она. — Ты не Джонни! Ты кто-то другой!
И Стрэпп, не просто на одиннадцать лет постаревший, но за одиннадцать лет ставший другим, спросил себя: «Это — моя Сима? Это — моя любовь? Потерянная, мертвая любовь?»
И его изменившееся «я» ответило: «Нет, это не Сима. Это не твоя любовь. Иди, Джонни. Иди и ищи. Ты найдешь ее когда-нибудь — девушку, которую потерял».
Он расплатился, как джентльмен, и ушел.
Стоя на балконе, Альчесте увидел его выходящим из здания.
Он был так изумлен, что не смог даже окликнуть друга. Он вернулся в комнату и застал Симу, слепо глядящую на кучу денег на столе. Альчесте сразу понял, что произошло. Увидев его, Сима заплакала.
— Фрэнки! — рыдала она. — Боже мой, Фрэнки!
Она в отчаянии протянула к нему руки. Она потерялась в мире, прошедшем мимо нее.
Альчесте шагнул вперед, потом остановился. Он сделал последнюю попытку умертвить свою любовь, но не выдержал и заключил Симу в объятья.
«Она не ведает, что творит, — думал он. — Она просто испугана. Она не моя. Пока еще — не моя. Может быть, никогда моей и не станет».
И позже: «Фишер победил, а я проиграл».
И наконец: «Мы лишь вспоминаем прошлое; мы не узнаем его при встрече. Мысль возвращается назад, но время идет вперед, и все прощания — навсегда».
Он не знает, кто из нас теперь я, но мы знаем одно: нужно быть самим собой. Жить своей жизнью и умереть своей смертью.
Рисовые поля Парагона-3 простираются на сотни миль. Огромная шахматная доска: синяя и бурая мозаика под огненно-оранжевым небом. По вечерам, словно дым, наплывают облака, шуршит и шепчет рис.
В тот вечер, когда мы улетели с Парагона, длинной цепочкой растянулись по полям люди. Они были напряжены, молчаливы, вооружены; ряд угрюмых силуэтов под низким небом. У каждого на запястье мерцал видеоэкран. Переговаривались они изредка, кратко, обращаясь сразу ко всем.
— Здесь ничего.
— Где «здесь»?
— Поля Дженсона.
— Вы слишком уклонились на запад.
— Кто-нибудь проверял участок Гримсона?
— Да. Ничего.
— Она не могла зайти так далеко.
— Ее могли отнести.
— Думаете, она жива?
Так, перебрасываясь фразами, мрачная линия медленно передвигалась к багрово-дымному садящемуся Солнцу. Шаг за шагом, час за часом — цепочка мерцающих в темноте бриллиантов.
— Тут чисто.
— Ничего здесь.
— Ничего.
— Участок Аллена?
— Проверяем.
— Может, мы ее пропустили?
— У Аллена нет.
— Черт побери! Мы должны найти ее!
— Вот она. Сектор семь.
Линия замерла. Бриллианты вмерзли в черную жару ночи.
Экраны показывали маленькую фигурку, лежавшую в грязной луже. Рядом стоял столб с именем владельца участка: «Вандальер». Мерцающие огоньки превратились в звездное скопление — сотни мужчин собрались у крошечного тела девочки. На ее горле виднелись отпечатки. Невинное лицо было изуродовано, запекшаяся кровь твердой корочкой хрустела на одежде.
— Мертва по крайней мере часа три-четыре.
Один мужчина нагнулся и указал на пальцы ребенка. Под ногтями были кусочки кожи и капельки яркой крови.
— Почему кровь не засохла?
— Странно.
— Кровь не сворачивается у андроида.
— У Вандальера есть андроид.
— Она не могла быть убита андроидом.
— У нее под ногтями кровь андроида.
— Но андроиды не могут убивать. Они так устроены.
— Значит, один андроид устроен неправильно.
Термометр в тот день показывал 92,9° славного Фаренгейта.
И вот мы на борту «Королевы Парагона», направляющейся на Мегастер-5. Джеймс Вандальер и его андроид. Джеймс Вандальер считал деньги и плакал. Вместе с ним в каюте второго класса находился андроид, великолепное синтетическое создание с классическими чертами лица и большими голубыми глазами. На его лбу рдели буквы «СР» — это был один из дорогих саморазвивающихся андроидов, стоящий пятьдесят семь тысяч долларов по текущему курсу. Мы плакали, считали и спокойно наблюдали.
— Двенадцать, четырнадцать, шестнадцать сотен долларов, — всхлипывал Вандальер. — И все! Шестнадцать сотен долларов! Мой дом стоил десять тысяч, земля — пять. А еще мебель, машины, самолет… Шестнадцать сотен долларов! Боже!
