Тот, что пел, замолчал, и людва — прочая людва — захлопала в ладоши. На этот раз Улии удалось разобрать отдельные слова: ну, Саня, ну, парень, ты даешь…
Значит, этот отдельный, что вдруг выпал из людвы в удивленных Улииных глазах, значит, этот, что пел, называется Саней, Парнем…
Она пошла вперед, нимало не раздумывая.
— Ты хорошо поешь, — сказала она Парню так же просто, как говорила порой фонарям: все, мол, скоро уладится.
Он смотрел на нее сверху, со скамейки и, кажется, не знал, что ответить.
Кто это, спрашивала людва за спиной Улии.
— Спой еще, — сказала Улия.
Он слез со скамейки.
— Ты кто? — спросил он. — Мы знакомы?
— Я Улия, — сказала она нетерпеливо. — Будешь петь или я ухожу?
Людва что-то бормотала. Немножко смеялась. Улия смотрела на Парня, и тот почему-то смущался под ее взглядом.
— Ладно, — сказал он наконец. — Если женщина просит…
И запел.
Близился рассвет, движение почти совсем сгинуло с улочек и проспектов, а эта странная людва, окружавшая Саню в сквере, все лопотала и смеялась, и Улия не могла понять, почему Парень медлит.
— Ты не хочешь идти со мной? Почему?
Людва что-то говорила.
— Да нет, пожалуйста, — Саня улыбался, но как-то неуверенно. — Я готов идти с тобой, да хоть прямо сейчас…
Улию кто-то взял за локоть и тут же отпустил. Она повернула голову: от людвы неясно отделилась фигура с тонкими ногами и длинными волосами, ее красные губы шевелились, она что-то пыталась сказать. Сделав усилие, Улия разобрала: «Откуда ты пришла девочка а то знаешь у нас так не принято чтобы».
Улия мигнула, и фигура снова слилась с людвой. Саня стоял, обнимая гитару. Улия протянула руку и освободила его от ненужного груза, потом выпустила гитару — ее подхватила людва — и обняла Саню за плечи, как Переула:
— Пойдем.
Она почувствовала, как его тревога и страх отдаляются, и — с Шаплюском всегда бывало то же самое — на смену приходит покой и веселая надежда.
— Пойдем, — сказал Парень, и шумная людва наконец-то осталась за спиной.
Они шли молча. Первое движение вытекало на улицы, первые светлячки загорались в окнах, но подворотни были еще пусты. Саня что-то сказал.
— Что? — спросила Улия.
— Чудо, — сказал Саня. — Вот это да…
Улия неожиданно задумалась над его словами. Никогда прежде она не разделяла людву на отдельные части; никогда прежде она не шла по улице, держа под руку Парня. Возможно, это наваждение, но разве не вправе она, Улия, делать то, что хочет?
— Кто ты? — спросил Парень.
— Улия.
— Юля?
— Можно и так.
— Почему ты ходишь ночью?
— А ты почему?
— Я… — он запнулся. — Ты знаешь… Странно получилось, нехорошо, у Светки Беликовой был день рождения, мы гудели до полуночи, потом пошли прогуляться… Получается, я Светку бросил в ее день рождения, так по-дурацки вышло…
Улия молчала.
— Но уже, наверное, поздно возвращаться? — спросил Саня с надеждой.
— Поздно, — сказала Улия.
— А где ты живешь? — снова спросил Саня.
— Здесь, — сказала Улия. — Это мой район.
— Да? — Саня замялся. — Мы… мы к тебе идем, что ли?
— Мы и так у меня, — сказала Улия. — Я здесь живу.
— Что, на улице? — Саня как-то нервно хихикнул.
— И на улице тоже, — Улия крепче обняла его за талию. — Я хочу, чтобы ты мне спел.
Саня остановился. Развернул Улию лицом к себе; их глаза оказались на одном уровне. Саня был высокий — для людвы.
— Юля, — сказал он тихо. И уставился на ее губы.
Она смотрела, пытаясь понять, чего он хочет.
— Юлечка, — сказал он настойчивее и облизнул пересохший рот. Улия видела, как дернулось его горло — кажется, он проглотил слюну.
— Ну? — спросила она заинтересованно.
Тогда он набрал в грудь воздуха, точно как подворотня в ветреный день, и притянул к себе ее лицо. И губами взял её губы; она сперва удивилась, а потом ей понравилось.
Она обняла его крепко, как Шаплюска, но тот был бетонный и несчастный, а этот — счастливый, горячий и живой. Этот меньше зависел от воды и ветра, корней и сетей, этот хотел не покоя — чего-то другого, Улия не вполне могла понять, чего, однако порыв Парня нравился ей.
— Пойдем ко мне, — сказал Саня, когда его губы освободились. — Поймаем машину, у меня есть деньги…
— Зачем? — спросила Улия.
— Я тебе спою, — сказал он.
Улия сидела на чугунном поручне над большой развязкой. Движение текло в десять потоков, один над другим, по мосту, и под мостом, и по тоннелю, проложенному в земле, продуваемому теплым надземным ветром; Улия любила игру движения, любила чувствовать эту площадь во всей ее сложности и безостановочности, она всегда приходила сюда, желая обрести покой.
Сегодня она сидела на чугунном поручне, ей казалось, что глаза светофоров смотрят неодобрительно, но это ее веселило.
Почему-то Парень Саня очень напрягался, когда она пыталась честно отвечать на его вопросы. Поэтому она перестала отвечать, он успокоился, но не совсем. Он привел ее в не очень новый, но и не старинный дом, блочный, с намечающейся усадкой фундамента; нутро дома взволновалось, увидев Улию, однако она не стала говорить с ним, а проскользнула вслед за Саней в низкую ячейку, приспособленную для обитания людвы.
Саня не стал петь. Но она, подумав, решила, что песня может обождать; перед глазами ее снова стелились огни, снова вился ветер и дышал Город, а она, Улия, была счастливейшим его дыханием…
За тонкой стенкой проснулись. Саня сказал: ой, родители. Людва за стенкой не шумела, но в молчании ее Саня чуял недоброе.
На рассвете Саня выпустил ее — без единого слова. Нутро дома поджидало на лавочке у подъезда — сидело старушкой в платке. Нутро блочного дома сказало, что вольные порождения Города не путаются с людвой и что Улия испоганила себя. Улия ничего не сказала несчастному нутру холодного, проседающего блочного дома; через несколько минут она оказалась на чугунном поручне своей любимой площади-развязки и теперь смотрела, как играет, перекатываясь, быстрое бликующее мобильё.
Вот под мостом вспыхнула воспаленная точка. Мобильё столкнулось, людва выскочила наружу, там стояли крик и ругань, площадь подрагивала серой шершавой кожей, терпеливо переваривала аварию; миновали полчаса, потом час, движение все так же катилось в десять потоков, и только осколки стекла под мостом напоминали о затянувшейся ранке…
Веселье Улии, свобода и радость Улии понемногу сменялись пустотой и ожиданием.
Тебя что-то тревожит, предположил Шаплюск.
Ты когда-нибудь присматривался к людве, вопросом на вопрос ответила Улия.
