Друзья были настолько поглощены лекцией, что даже не услышали, как тихо открылась дверь и в кабинет проскользнула девочка. Она молча уселась на диван и внимательно слушала, иногда морща лоб. Видно было, что ей многое непонятно, но она не перебивала и лишь удивленно причмокнула, услышав о таком необыкновенном числе.
Когда Степан оглянулся, с ее лица еще не успело сойти выражение удивления. Он узнал ее: это была та девочка, которую он когда-то чуть не принял за директора. Галочка также узнала его, хотела улыбнуться как старому знакомому, но передумала и демонстративно отвернулась.
В это время вошел доцент Великопольский.
Степан заметил, что доцент был чем-то взволнован. Он сильно изменился; похудел, постарел, гражданская одежда делала его сутуловатым и грузным.
Великопольский заговорил быстро и оживленно и предложил осмотреть лаборатории.
— Вот здорово! — пришел в восторг Николай. — Вот хорошо! Ведь я говорил… — шептал он Степану, тихонько толкая его в бок.
Но Степан ему не отвечал. Он никак не мог понять, почему доцент Петренко взглянул на Великопольского как-то странно, недоумевающе, неприязненно. Да и оживление Антона Владимировича показалось Степану неестественным.
Действительно, у Великопольского было вовсе не жизнерадостное настроение, да и едва ли нашлось бы у него время устраивать экскурсии. Но стоило ему узнать от секретаря, что седой юноша, который хотел его видеть, ушел с доцентом Петренко, он бросил все. Ему не хотелось, чтобы Петренко говорил с Роговым, — зайдет речь об антивирусе, начнутся расспросы… Нет, лучше пожертвовать временем, но предотвратить неприятности.
И все же Великопольский почувствовал, что переиграл: слишком уж весело встретил Рогова, слишком поспешно предложил пойти осматривать институт. Это кажется было замечено, Рогов посмотрел на него с недоумением, а Петренко даже подозрительно. А может быть, Петренко уже все знает?
Великопольский поежился: если это так, будет очень плохо. Показывая лабораторию за лабораторией, он старался выведать, о чем шла речь. Рогов отмалчивался, за него говорил Коля. Это был общительный и бесхитростный юноша — он сразу выложил содержание беседы с Петренко. Антон Владимирович почувствовал к нему симпатию, Коля же смотрел на него с восхищением.
Они побывали в лабораториях инфекционного и эпидемиологического отделов и подходили к вирусным лабораториям — предмету гордости Антона Владимировича.
— Лаборатория гриппа. Товарищ Ивлев, расскажите, пожалуйста, товарищам о гриппе.
Высокий молодой человек кивнул головой.
— Хорошо, Антон Владимирович, только я сначала произведу заражение, — пусть посмотрят.
Он опустил руку в большую стеклянную банку, поймал белую мышь, затем откупорил какую-то пробирку, вставил в нее изогнутую стеклянную трубочку и набрал несколько капель прозрачной жидкости.
— В ампуле — вирус гриппа, — объяснил Великопольский. Сейчас товарищ Ивлев введет препарат этому мышонку.
Ивлев ввел по капле вируса в ноздри мышонка, бросил его в другую банку и синим карандашом написал на стекле несколько непонятных знаков.
— Теперь я к вашим услугам, товарищи.
Он стал рассказывать о гриппе. Оказалось, что существует не одна, а две формы гриппа. То, что обычно называют гриппом — это сезонный катар дыхательных путей — простудный грипп. А настоящий эпидемический грипп — испанка или инфлуэнца, как его называли, — страшная болезнь. В 1918–1919 годах, во время сильнейшей эпидемии за полтора года переболело на всей земле 500 миллионов людей, умерло 20 миллионов — значительно больше, чем погибло во время первой мировой войны.
Степан и Николай смотрели на Ивлева широко раскрытыми глазами. Двадцать миллионов жертв! Вот тебе и грипп! Вот тебе и легкая болезнь.
И вот здесь, в скромной лаборатории, где больше всего места занимают банки со зверьками, — ведется напряженнейшая борьба с такой страшной болезнью. Ну, как тут было оставаться спокойными! Степан и Коля смотрели вокруг с нескрываемым восхищением.
Великопольский повел их в другие лаборатории, где исследовали таинственную болезнь — таежный энцефалит, где стояли ультрацентрифуги, ультрафильтры, алектронный микроскоп и много других сложных приборов, при помощи которых исследуют фильтрующиеся вирусы.
Под конец экскурсии Степан и Николай были просто подавлены всем увиденным и услышанным. Понимая, что отняли у доцента очень много времени, они заторопились уходить и долго благодарили Великопольского. Доцент благодушно улыбался:
— Ну, что уж тут! Буду рад, если это пойдет вам на пользу. А когда возникнут еще вопросы, — заходите. Прямо ко мне.
Он проводил их до лестницы и поспешил в кабинет. Рабочий день оканчивался, и ничего не было сделано… А тут еще Елена Петровна: ей вдруг взбрело в голову, что они вдвоем должны повторить опыт по изготовлению вакцин. Как можно повторить опыт, если нет ни капли этого идиотского антивируса Брауна? Есть формулы, но что в них разберешь?
Великопольским овладело раздражение. «Если бы не этот мальчишка Рогов, — думал он, — не пришлось бы сейчас петлять да выискивать какую-нибудь щелочку».
Он со злостью вспоминал непрошенных гостей:
«Тоже — профессора!.. Мудрствуют о происхождении жизни! Один разглагольствует как примитивный механист, а другой корчит из себя дарвиниста, доказывает, что профессор Браун, ученый с мировым именем, — просто осел».
И вдруг доцент вскочил с места:
— Осел!.. Ах, осел!
Но это уже относилось не к Рогову, не к профессору Брауну. Это относилось к нему, Великопольскому.
Так вот на что намекал доцент Петренко: «Впрочем, вам это известно!» Ну, конечно, он должен был помнить, что лет десять назад появилась серия статей, в которых профессора Брауна обвиняли в механицизме, опровергали брауновскую гипотезу о возможности создания живой клетки путем простого синтеза. Но разве запомнишь все глупые теории, все критические статьи?
Великопольский с силой ударил кулаком по столу. Тяжелая чернильница неуклюже подпрыгнула, и по зеленой скатерти поплыло большое фиолетовое пятно.
Вне себя от злости, доцент, не одеваясь, выскочил на улицу. Он только теперь понял, что поймался на удочку легкого успеха, использовав совершенно негодный препарат биолога-формалиста.
Лунная зимняя ночь. Мерцают яркие звезды. Ослепительно блестят гребни огромных, приглаженных ветром сугробов. Причудливые тени шевелятся на дороге. Стоит только дохнуть ветерку — и деревья, поскрипывая, начинают ронять сухие звонкие кристаллы. Вздымаются серебристые облачка поземки и струятся туда, в степь, где до горизонта раскинулась голубая, постепенно темнеющая пелена снегов.
