случившееся, но он знал, что не сможет уйти без позволения. У старухи была над ним власть… Они обе говорили правду. Мать тоже прошла через это испытание, у которого должна быть очень важная цель… такая сильная боль и… страх… Пауль чувствовал за всем этим какую-то огромную и пугающую цель. Они действовали вопреки вероятности. И сами устанавливали свою цель, сами решали, что необходимо… Мальчик чувствовал, что и он заразился той же пугающей необходимостью и отныне движется к той же огромной и страшной цели. Но что это за цель, он еще не знал.
– Может быть, настанет день, – произнесла старуха, – и тебе, мальчик, точно так же придется стоять за дверью и ждать, как сегодня твоей матери. Это нелегко…
Пауль снова всмотрелся в свою правую руку, а затем поднял взгляд на Преподобную. Ее голос отличался от любого слышанного им ранее. Слова, казалось, были очерчены яркими, сияющими линиями, каждое из них имело острое лезвие… Пауль чувствовал, что любой заданный им вопрос может повлечь за собой ответ, который поднимет его над этим зримо существующим и увлечет куда-то выше…
– Но зачем вы испытываете людей?
– Чтобы освободить их.
– Освободить?
– Когда-то человечество изобретало машины – в надежде, что они сделают людей свободными. Но это лишь позволило одним людям закабалить других с помощью этих самых машин.
– «Да не построишь машины, наделенной подобием разума людского», – процитировал Пауль.
– Верно, так заповедовано со времен Великого Джихада. Так записана эта заповедь в Экуменической Библии. Но только не так бы надо записать ее, а по-иному: «Да не построишь машины, наделенной подобием разума человеческого». Ты изучал ментата, который служит вашему Дому?
– Я учился вместе с Суфиром Хаватом.
– Великий Джихад лишил человечество костылей, – промолвила она. – Это заставило людей развивать свой мозг. И тогда появились школы, развивающие способности человека – именно человеческие способности.
– Ты говоришь о школах Бене Гессерит?
Она кивнула.
– От школ того времени сохранились две: Бене Гессерит и Гильдия Космогации. Гильдия, по нашим сведениям, занимается в основном чистой математикой. Бене Гессерит интересует нечто другое…
– Политика, – утвердительно сказал Пауль.
– Кул вахад! – воскликнула изумленная старуха, бросив жесткий взгляд на Джессику.
– Я не говорила ему этого, Преподобная!
Преподобная Мать снова повернулась к Паулю.
– Ты сумел понять это по очень немногим косвенным данным… – проворчала она. – Действительно, можно сказать и так. Изначально учение Бене Гессерит было заложено теми, кто видел необходимость преемственности в жизни человечества. Они понимали также, что такая преемственность невозможна без разделения людей и животных – для наших евгенических программ.
…Внезапно слова старухи потеряли для Пауля свою сверкающую остроту. Он почувствовал: здесь нарушено то, что мать называла его «инстинктивным ощущением правды». Нет, Преподобная Мать не лгала ему. Совершенно очевидно, что она верит в сказанное. Тут было что-то, спрятанное гораздо глубже… нечто, связанное с той пугающей целью…
Он негромко заметил:
– Но моя мать говорила, что многие из Бене Гессерит не знают, от кого они происходят…
– Однако их генетические линии занесены в наши книги, – ответила старуха. – Твоей матери известно, что она либо происходит от Бене Гессерит, либо ее генетический код нас удовлетворил.
– Почему же тогда ей нельзя знать, кто ее родители?
– Некоторые из нас знают своих родителей, другие – многие – нет. Допустим, мы можем планировать рождение ею ребенка от кого-то из близких родственников, чтобы закрепить доминанту в генетической линии. Могут быть и другие причины, множество причин…
И снова Пауль почувствовал нарушение истинности, снова сработало его «чувство правды».
– Много же вы на себя берете, – проговорил он. Преподобная Мать пристально посмотрела на подростка.
В его голосе прозвучала критика – она не ослышалась?
– У нас тяжелая ноша, – ответила она.
Пауль чувствовал, что совсем оправился от шока испытания гом джаббаром. Он испытующе взглянул на Преподобную:
– Ты говоришь, что я, возможно Квисатц Хадерах. Что это такое? Человек – гом джаббар?
– Пауль, – остерегла его Джессика, – ты не должен разговаривать таким тоном с…
– Я сама разберусь, Джессика, – оборвала ее старуха. – Теперь следующее, молодой человек: что ты знаешь о Снадобье Правдовидиц?
– Его принимают для усиления способности распознавать обман, – отвечал Пауль. – Мать рассказывала мне о нем.
– А Транс Правды ты видел?
Он потряс головой:
– Никогда.
– Снадобье – опасный наркотик, но он дает проницательность, и когда Правдовидица принимает его, она может заглянуть одновременно во множество разных мест, скрытых в памяти ее тела. Мы видим множество путей прошлого, но лишь прошлого женщин. – В ее голосе прозвучала печаль. – И есть одно место, в которое не способна заглянуть ни одна из Бене Гессерит. Оно пугает и отталкивает нас. Было предсказание, что однажды появится мужчина, который, приняв дар Снадобья, сумеет открыть свое внутреннее око. И увидит то, что нам недоступно, сумеет заглянуть в прошлое и по мужской, и по женской линии своей генетической памяти…
– Это и будет тот, кого вы называете Квисатц Хадерах?
– Да – тот, кто может быть одновременно во множестве мест, Сокращающий путь, – Квисатц Хадерах. Немало мужчин рискнули попробовать Снадобье… да, немало. Но ни одна попытка не увенчалась успехом.
– Неужели все мужчины, принимавшие Снадобье, оказались не способны к правдовидению?
– Нет. Все мужчины, принявшие его, умерли.
Пытаться понять Муад'Диба без того, чтобы понять его смертельных врагов – Харконненов, – это то же самое, что пытаться понять Истину, не поняв, что такое Ложь. Это – попытка познать Свет, не познав Тьмы. Это – невозможно.
Принцесса Ирулан. «Жизнь Муад'Диба»
Наполовину-скрытый тенью рельефный глобус, раскрученный пухлой унизанной перстнями рукой, вращался на причудливой формы подставке у стены кабинета.
Окон в помещении не было, и три другие стены походили на пестрое лоскутное одеяло – они были сплошь заставлены разноцветными свитками, книгофильмами, лентами и роликами. По комнате разливали свет плавающие в подвижном силовом поле золотистые шары.
Центр кабинета занимал овальный стол с узорчатой – розовое с зеленым – крышкой из окаменевшего элаккового дерева. Его окружали кресла на силовой подвеске, приспосабливающиеся к форме тела сидящего, два кресла были заняты: в одном сидел круглолицый темноволосый юноша лет шестнадцати с угрюмыми глазами, а второе занимал изящный, хрупкий невысокий мужчина с женоподобным лицом.
Оба они внимательно смотрели на глобус и того, кто вращал его, стоя в тени.
Оттуда, из сумрака, донесся смешок, и густой бас прогудел:
– Полюбуйся, Питер: вот самая большая ловушка из всех, какие ставились на человека за всю историю. И наш герцог направляется прямо в нее. Поистине я, барон Владимир Харконнен,
