Я знал ее, эту женщину, знал, но абсолютно не помнил, кто она такая. Я вошел в комнату, тоже слегка сжав губы в улыбке.
— Привет, — сказал я.
— Садись, — она указала рукой на стул с высокой спинкой, в котором можно было удобно развалиться.
Я сел, и она принялась внимательно изучать меня.
— Хорошо, что с тобой все в порядке. Я рада тебя видеть.
— Я тоже. Как поживаешь?
— Спасибо, хорошо. Должна сознаться, что я не ожидала увидеть тебя здесь.
— Знаю, — чуть иронически ответил я, — но я здесь, чтобы поблагодарить тебя за сестринскую заботу и ласку.
С иронией я говорил специально, чтобы посмотреть на ее реакцию. В это время в комнату вошла гигантская собака — ирландский волкодав — который дошел до самого стола и плюхнулся рядом.
— Вот именно, — ответила она с той же иронией, — это самое малое, что я могла для тебя сделать. В следующий раз будь за рулем осторожнее.
— Обещаю тебе, что в будущем я буду применять все меры предосторожности.
Я понятия не имел, в какие игры мы играем, но так как и она не знала, что я этого не знаю, я решил выудить из нее все, что только возможно.
— Я подумал, что тебе будет небезынтересно, в каком я сейчас состоянии, поэтому я и пришел.
— Да, — ответила она. — Ты что-нибудь ел?
— Позавтракал часа два тому назад.
Она позвонила своей служанке и приказала накрыть стол. Затем осторожно обратилась ко мне.
— Я так и думала, что ты сам выберешься из Гринвуда, когда поправишься. Правда, я не ожидала, что это будет так скоро и что ты явишься сюда.
— Знаю, — ответил я. — Потому-то я и пришел.
Она предложила мне сигарету и я вежливо сначала дал прикурить ей, потом закурил сам.
— Ты всегда вел себя неожиданно, — сказала она после несколько затянувшейся паузы, — Правда, в прошлом тебе это помогало, но не думаю, что ты что-нибудь выиграешь сейчас.
— Что ты хочешь этим сказать? — спросил я.
— Ставка слишком велика для блефа, а мне кажется, что ты именно блефуешь, явившись ко мне вот так запросто. Я всегда восхищалась твоей смелостью, Корвин, но не будь дураком. Ты ведь знаешь, как обстоит дело.
КОРВИН? Запомним это наряду с «Кори».
— А может быть, не знаю, — ответил я. — Ведь на некоторое время я был выключен из игры, верно?
— Ты хочешь сказать, что ни с кем не связался?
— Просто еще не успел.
Она наклонила голову в сторону, и ее удивительные глаза сузились.
— Странно, но возможно. Не верится, но возможно. Может быть, ты и не врешь. Может быть. И я попробую тебе поверить сейчас. И если ты действительно не врешь, то ты поступил очень умно, и к тому же обезопасил себя. Дай мне подумать.
Я затянулся сигаретой, надеясь, что она скажет еще что-нибудь. Но она молчала, а я думал о своем участии в этой игре, в которой я ничего не понимал, с игроками, которые были мне неизвестны, и о ставках, о которых я не имел никакого понятия.
— Одно то, что я пришел сюда, уже говорит кое о чем, — сказал я.
— Да, знаю. Но ты слишком умен, поэтому говорить это может слишком о многом. Подождем. Тогда будет видно.
Подождем чего? Увидим что? Галлюцинацию?
К этому времени нам принесли бифштексы и кувшин пива, так что на некоторое время я был избавлен от необходимости делать загадочные замечания и тонко намекать на то, о чем не имел никакого понятия. Бифштекс был прекрасный — розовый внутри, сочный, и я смачно захрустел своим поджаренным хлебом, запивая всю эту роскошь большим количеством пива. Она засмеялась, глядя, с какой жадностью я поглощаю пищу, нарезая свой бифштекс маленькими ломтиками.
— Что мне в тебе нравится, так это жажда жизни, Корвин. И это — одна из причин, по которой мне так не хотелось бы, чтобы ты с ней расстался.
— Мне тоже, — пробормотал я.
И пока я ел, я представлял себе ее. Я увидел ее в платье с большим вырезом на груди, зеленом, как может зеленеть только море, с пышной юбкой. Звучала музыка, все танцевали, позади нас слышались голоса. Моя одежда была двух цветов — черная и серебряная, и … Видение исчезло, но то, что я сейчас вспомнил, было правдой, и про себя я выругался, что понимаю только часть правды. Я налил из кувшина еще пива и решил испробовать на ней свое видение.
— Я вспомнил одну ночь, когда ты была вся в зеленом, а я носил свои цвета. Как все тогда казалось прекрасно, и музыка…
На лице ее появилось мечтательное выражение, щеки порозовели.
— Да, какие прекрасные были тогда времена … Скажи, ты действительно еще ни с кем не связался?
— Честное слово, — сказал я, что бы это ни значило.
— Все стало значительно хуже, и в Тени сейчас больше ужасов, чем даже можно себе представить…
— И?… — спросил я.
— Он все в тех же заботах, — закончила она.
— О.
— Да, и ему хотелось бы знать, что ты намереваешься делать.
— Ничего.
— Ты хочешь сказать?…
— По крайней мере, сейчас, — поспешно сказал я, потому что глаза ее слишком уж широко открылись от изумления, — до тех пор, пока точно не буду знать, в каком положении находятся сейчас дела.
— А-а.
И мы доели наши бифштексы и допили пиво, а кости отдали собакам. Второй ирландский волкодав вошел в комнату незадолго до этого и тоже улегся у стола. Потом мы пили кофе маленькими глоточками, и я почувствовал по отношению к ней самые настоящие братские чувства, которые однако быстро подавил.
— А как дела у других? — наконец спросил я.
Ведь такой вопрос ни к чему меня не обязывал, а звучал он достаточно безопасно.
На минуту я испугался, что сейчас она спросит меня, кого я имею в виду. Но она просто откинулась на спинку стула, подняла глаза к потолку и сказала:
— Как всегда, пока ничего нового не слышно. Возможно, ты поступил мудрее всех. Мне самой здесь так хорошо. Но как можно забыть все… величие?
Я опустил глаза к полу, потому что не был уверен в их выражении, и сказал:
— Нельзя. Просто невозможно.
Засим последовало долгое и неуютное для меня молчание, которое она нарушила.
— Ты ненавидишь меня?
— Что за ерунда, — ответил я. — Ведь что там ни говори, как я могу тебя ненавидеть?
Это, казалось, пришлось ей по душе, и она обрадованно обнажила в улыбке свой белозубый рот.
— Хорошо. И спасибо тебе большое. Кем бы ты ни был, но ты настоящий джентльмен.
Я поклонился и расшаркался.
— Ты вскружишь мне голову.
— Ну, что ты там ни говори, а это навряд ли.
И я почувствовал себя неуютно. Моя ненависть и ярость вновь пробудились во мне, и я подумал, знает ли она, против кого они могут быть направлены. Я почувствовал, что знает. Я с трудом удержался от желания спросить ее об этом в лоб.
