– Ну так что? – В его голосе звенит злоба. – Знаешь его?
Не стоит… нет, ни в коем случае нельзя! Мое сердце колотится, и я сжимаю поручень, чтобы руки не дрожали, чтобы не выдали меня. Если я скажу ему, что знаю парня из статьи, со мной случится что-то ужасное. Но я могу убедить его, что ничего не знаю. Я могу прочистить горло и пожать плечами… но это будет ложью.
Я прочищаю горло.
– Знаешь? – повторяет он.
Я пожимаю плечами.
– Ну?
Я содрогаюсь. Мой страх иррационален; это всего лишь тест, а не реальность.
– Не-а, – небрежно отвечаю я. – Понятия не имею, кто это.
Он встает, и я наконец вижу его лицо. На нем темные солнечные очки, и рот его искривлен злобой. Его щеки испещрены шрамами, как и руки. Он наклоняется к моему лицу. Его дыхание пахнет сигаретами. «Не реальность, – напоминаю я себе. – Не реальность».
– Ты лжешь, – говорит он. – Ты лжешь!
– Я не лгу.
– Я вижу это по твоим глазам.
Я выпрямляю спину.
– Ничего вы не видите.
– Если ты его знаешь, – тихо говорит он, – то можешь меня спасти. Можешь меня спасти!
Я щурюсь.
– Увы, – говорю я и выпячиваю челюсть, – я его не знаю.
Я просыпаюсь с потными ладонями и ощущением вины. Я лежу в кресле в зеркальной комнате. Откинув голову назад, я вижу за спиной Тори. Поджав губы, она снимает электроды с наших голов. Я жду каких-то слов о проверке – что все закончилось или что я неплохо справилась, хотя разве можно плохо справиться с подобной проверкой? – но она молча снимает провода с моего лба.
Я сажусь и вытираю ладони о брюки. Наверное, я сделала что-то неправильно, пусть все и происходило всего лишь у меня в голове. У Тори такое странное лицо, потому что она не знает, как сказать мне, какой я ужасный человек? Лучше бы она не тянула с ответом.
– Очень неожиданно, – говорит она. – Извини, я на секундочку.
Неожиданно?
Я прижимаю колени к груди и зарываюсь в них лицом. Жаль, мне не хочется плакать, ведь слезы могли бы принести облегчение. Как можно провалить тест, к которому не дают подготовиться?
Время течет, и я нервничаю все больше. Мне приходится вытирать ладони каждые несколько секунд, потому что на них собирается пот… а может, просто потому, что это слегка успокаивает. А вдруг мне скажут, что я не гожусь ни в одну фракцию? Мне придется жить на улицах, с бесфракционниками. Но это невозможно. Жить без фракции – значит не просто жить в нищете и убожестве, это значит быть отвергнутым обществом, лишенным самого главного в жизни: коллектива.
Мать сказала однажды, что мы не можем выжить одни, но даже если бы могли, то не захотели бы. Без фракции у нас нет цели и смысла жизни.
Я качаю головой. Нельзя об этом думать. Необходимо сохранять спокойствие.
Наконец дверь открывается, и входит Тори. Я хватаюсь за подлокотники кресла.
– Извини, что заставила волноваться, – говорит Тори.
Она стоит у моих ног, засунув руки в карманы, и выглядит бледной и напряженной.
– Беатрис, твои результаты неокончательны, – произносит она. – Как правило, каждый этап симуляции исключает одну или более фракций, но в твоем случае были вычеркнуты всего две.
Я гляжу на нее.
– Две? – повторяю я.
Горло перехватывает так, что трудно говорить.
– Если бы ты выказала рефлекторное отвращение к ножу и выбрала сыр, симуляция пошла бы по другому сценарию, который подтвердил бы твою склонность к Товариществу. Этого не случилось, а значит, Товарищество исключено. – Тори скребет в затылке. – Обычно симуляция развивается линейно и выделяет одну фракцию, исключая остальные. Принятые тобой решения не позволили отвергнуть следующий вариант, Правдолюбие, и мне пришлось изменить симуляцию и поместить тебя в автобус. Где твое упорство во лжи исключило Правдолюбие.
Она криво улыбается.
– Не переживай. Только правдолюбы говорят правду в этом случае.
Один из узлов в моей груди ослабевает. Может, я не ужасный человек.
– Я полагаю, что это не совсем так. Правду говорят правдолюбы… и альтруисты, – продолжает она. – А значит, у нас проблема.
У меня отвисает челюсть.
– С другой стороны, ты бросилась на пса, чтобы защитить от него маленькую девочку, а это альтруистическая реакция… Но когда мужчина сказал тебе, что правда спасет его, ты продолжала упорствовать во лжи. Это не альтруистическая реакция. – Она вздыхает. – Ты не убежала от пса – так поступают лихачи, но лихачи берут нож, а ты не взяла.
Она прочищает горло и продолжает:
– Твоя здравая реакция на пса означает сильную тягу к Эрудиции. Понятия не имею, как толковать твою нерешительность на первом этапе, но…
– Погодите, – перебиваю я. – Выходит, вы не представляете, к чему я склонна?
– И да и нет. Мой вывод, – поясняет она, – что ты выказала равную склонность к Альтруизму, Лихости и Эрудиции. Люди, которые получают подобный результат… – она оглядывается через плечо, как будто ожидает кого-то увидеть, – называются… дивергентами.
Последнее слово она произносит так тихо, что его почти не слышно, и снова становится напряженной и беспокойной. Она огибает кресло и наклоняется ко мне.
– Беатрис, – произносит она, – ты ни в коем случае не должна об этом рассказывать. Это очень важно.
– Мы не должны делиться результатами, – киваю я. – Я знаю.
– Нет.
Тори опускается на колени рядом с креслом и кладет руки на подлокотник. Между нашими лицами всего несколько дюймов.
– Это другое. Я не о том, что ты не должна ими делиться сейчас; я о том, что ты не должны ими делиться ни с кем, никогда, что бы ни случилось. Дивергенция крайне опасна. Ты понимаешь?
Я не понимаю, как могут неокончательные результаты проверки быть опасны, но киваю. Мне все равно не хочется ни с кем делиться результатами.
– Ладно.
Я отлепляю руки от подлокотников и встаю. Меня пошатывает.
– Советую пойти домой, – говорит Тори. – Тебе нужно хорошенько поразмыслить, а ожидание вместе с остальными может пойти во вред.
– Я должна предупредить брата.
– Я сама ему скажу.
Выходя из комнаты, я держусь за лоб и гляжу в пол. Я не в силах смотреть Тори в глаза. Я не в силах думать о завтрашней Церемонии выбора.
Теперь это мой выбор, что бы ни показал тест.
Альтруизм. Лихость. Эрудиция.
Дивергенция.
Я решаю не садиться на автобус. Если я вернусь домой рано, отец заметит это, проверяя домашний журнал в конце дня, и мне придется объяснять, что случилось. Вместо этого я иду пешком. Мне нужно перехватить Калеба, прежде чем он обмолвится о чем-нибудь при родителях, но Калеб умеет хранить секреты.
