Нет, мы напрасно стали бы искать в «Человеке-невидимке» эдакого тайного злодея, нашептавшего что-то Гриффину на ухо. Такого персонажа нет ни в этом романе Уэллса, ни в любом другом, им написанном. И все-таки Гриффин говорит не от своего лица. Даже не от лица кого-либо из своих друзей. Он законченный индивидуалист, и друзей у него нет. Как это ни парадоксально, он говорит от имени тех, кого ненавидит.
Города Айпинга нет на карте, равно как и города, где Гриффин начал свои эксперименты. И вместе с тем всякий желающий мог без труда их увидеть. Для этого достаточно было посетить любой из провинциальных английских городков. Такой хотя бы, как Бромли.
Здесь нашлись бы такой же точно трактир, пусть название его было бы не «Кучер и кони», очень похожая хозяйка и как вылитые — пастор, аптекарь и прочие обыватели. Люди это все добродушные, незатейливые, и если что и вызывает их шумный протест, то это вещи, которые совершенно так же задели бы всякого. Кому, скажем, понравится, если его схватить за нос невидимой рукой? Но их-то и ненавидит Гриффин. За их недалекость, за их косность, за их неспособность хоть сколько-нибудь заинтересоваться тем, что составляет предмет всех его интересов и цель его жизни,— наукой. А впрочем, за это ли только? Достойна ли их ограниченность такого сильного с его стороны чувства? Нет, конечно. Хуже другое. Гриффин чувствует свое внутреннее с ними родство. Ему нужно напряжение всех внутренних сил, чтобы от них оторваться. Это ему не удается. Разве что обособиться. Он такой же мещанин, как они, он выражает их подавленные, неоформленные, но глубоко укоренившиеся представления о силе, власти, величии. Уэллс потом вспоминал, что, разрабатывая образ Гриффина, думал об анархистах. В другие времена он мог бы назвать кого-то другого. Но всякий раз речь шла бы о том или ином политическом течении, опирающемся на мещанина. Правда, особого— взбесившегося.
Гриффин — человек, совершивший научный подвиг, и Гриффин — маньяк, одержимый жаждой власти, Гриффин — порождение мещанской среды и Гриффин — ее жертва,— какой сложный, глубоко коренящийся во многих тенденциях XX века образ создал Уэллс! И в какую «крепкую», выразительную, соразмерную во всех своих частях книгу его вписал!
Удивительно ли, что «Человек-невидимка» самое по сей день читаемое произведение Уэллса? И не только читаемое. По мотивам «Человека-невидимки» было сделано несколько кинофильмов. Два из них известнее других. Первый немой фильм «Невидимый вор» был поставлен в 1909 году французской фирмой «Пате». Второй (он так и назывался «Человек-невидимка») — в 1933 году американским режиссером Джемсом Уэйлом. Этот фильм был у нас в прокате и пользовался большим успехом. Уэллс отзывался о нем с похвалой.
В 1934 году он даже заявил, что если «Человека-невидимку» читают не меньше, чем в год его появления, то этим он обязан исключительно превосходному фильму Уэйла. Он, впрочем, ошибался. «Невидимку» Уэйла сейчас никто не смотрит, роман Уэллса читают по-прежнему.
Литературным подражаниям этому роману тоже нет числа. Вскоре после выхода «Человека-невидимки» чрезвычайно популярный в те годы английский писатель Джильберт Честертон, вечный оппонент Уэллса, написал рассказ о человеке «интеллектуально невидимом» — его не замечают просто потому, что он всем примелькался. Гораздо ближе следовал Уэллсу Жюль Верн. Этот великий фантаст не сразу оценил своего английского собрата, и первое его интервью о нем, сделанное в 1903 году, звучит не очень уважительно. Но уже год спустя Жюль Верн заговорил об Уэллсе в ином тоне, а когда в 1910 году был посмертно опубликован его роман «Тайна Вильгельма Шторица», выяснилось, что на склоне лет он даже принялся ему подражать,— в этом романе Жюль Верн довольно близко следовал фабуле «Человека-невидимки». Много подражали Уэллсу и после этого. «Отец американской научной фантастики» Хьюго Гернсбек использовал в одном из эпизодов своего главного романа «Ральф 124 С 41 + » (1911), действие которого происходит в 2660 году, «аппарат, делающий твердые тела светопроницаемыми» и тем самым (до тех пор, пока он их облучает) невидимыми. Этот аппарат был создан героем Гернсбека после того, как «экспериментирование с ультракороткими волнами убедило его в том, что можно добиться полной прозрачности любого предмета, если придать ему частоту колебаний, равную частоте света». Впрочем, подобного рода технические подробности не всех увлекают в той же мере, что Гернсбека. Совсем, например, обошелся без них Рей Бредбери в «Мальчике-невидимке», да они были бы и неуместны в этом написанном словно в подражание Честертону рассказе о полубезумной одинокой старухе, которая, чтобы удержать при себе мальчика, уверяет его, что сделала его невидимкой. Моментами, однако, этот парадоксально-романтический рассказ очень близок все-таки к Уэллсу. Так, совсем по-уэллсовски сделана сцена, где старуха говорит мальчику, что невидимость постепенно «смывается» с него и он по частям «проявляется». В какой-то момент он еще без головы, потом виден уже весь. Это очень похоже на ту сцену из «Человека-невидимки», где Гриффин, срывая с себя бинты и одежду, «растаивает в воздухе». Просто там герой исчезает, здесь возникает. Много написано на тему Уэллса и иных рассказов, веселых и непритязательных. Таков, например, рассказ английского писателя Нормана Хантера «Великая невидимость» (1937) — о невидимом стекле, на которое все налетают...
«Человек-невидимка» воплотил многие лучшие черты писательской манеры Уэллса. Здесь перед нами воистину «реалист фантастики». Это и обеспечило ему такое признание. Но «Человек-невидимка» существует в окружении других романов Уэллса. К моменту, когда он был создан, за плечами писателя, кроме «Машины времени», был еще и «Остров доктора Моро», не признанный современниками, но очень скоро тоже сделавшийся классикой. Впереди были «Война миров», «Когда спящий проснется», «Первые люди на Луне». Все эти, как их принято называть, «романы первого цикла» объединяло не только общее происхождение от «Аргонавтов хроноса». В них жила единая мысль, они были направлены к общей цели.
То же самое можно сказать и о рассказах Уэллса. В качестве новеллиста он выступал не очень долго. Если не считать одного опыта ранних лет, «Рассказа о XX веке», опубликованного в 1887 году в небольшом студенческом журнале (Уэллсу был тогда двадцать один год), а потом на многие десятилетия забытого и автором и, что еще важнее, издателями, рассказы Уэллса впервые появились в печати в 1894 году почти одновременно с журнальным вариантом «Машины времени». Они продолжали регулярно появляться в газетах и журналах на протяжении тех лет, в течение которых Уэллс писал романы первого цикла, но потом их поток вдруг иссяк, и после 1903 года каждый новый рассказ был событием все более редким. Рассказы, включенные в этот сборник, охватывают весь этот период. «Похищенная бацилла» числится среди первых рассказов, принесших Уэллсу славу. Она была опубликована уже в июне 1894 года. «Волшебная лавка» появилась ровно восемь лет спустя, в июне 1903 года, среди рассказов, которыми Уэллс закончил регулярную деятельность новеллиста.
