Глава 2
Реальность
— Очнись! Пора просыпаться! — звал его чей-то знакомый голос.
Он открыл глаза и уставился в потолок. Сиявший неярким светом белый купол нависал над ним — точь-в-точь как в медицинском отсеке корабля. Ниже из стен выползали кабели и шланги, тянувшиеся к саргофагу, в котором он лежал, и к другому устройству, напоминавшему паука с десятками задранных вверх щупальцев и лапок. Киберхирург, подумал он, разглядывая лазерные скальпели, отсосы крови, иглы и многосуставчатые захваты. Значит, не ошибся: тут его резали, штопали и возвращали к жизни.
— Марк! Ты меня слышишь, Марк?
Его взгляд метнулся к девушке. Светлые растрепанные волосы, серые глаза, созвездия веснушек на носу…
— Слышу, Ксюша, — прошептал он, удивляясь, как слаб и неуверен голос. — Слышу и вижу, сестренка. Вижу! И знаешь, нет зрелища прекраснее.
Она обхватила его плечи, помогла приподняться. Крышка саргофага была сдвинута, восстановительный раствор откачан; под ним мягко пружинило ложе реаниматора. В свете, что струился с потолка, Марк видел свое нагое тело, бледную кожу и шрамы, два на груди и еще один — справа под ребрами. Печень проткнули, подумалось ему. Может, и сердце задето… Вот дьявол! Едва не сел на грунт![6]
Лицо Ксении, прижимавшейся к его плечу, казалось влажным. Неожиданно она всхлипнула.
— Марк… Марк, братец мой дорогой… я думала, мы тебя потеряем… Ужас, ужас! Раны… страшные раны…
— Было так плохо, малышка?
— Тут, — ее пальцы отыскали шрам под ребрами, — тут все сгорело. Наверное, лазер. Чуть не рассек тебя пополам…
— Это было бы неприятно, — согласился Марк, гладя ее мягкие волосы.
— Кожа обуглилась, от легких остался пепел…
— Обычное дело, когда накрывает рассеянным лучом. — Он заметил, что руки Ксении, обнимавшие его, худы, что косточки на плечах выпирают, а шея тонкая, как у двенадцатилетней девочки. Странно! Больна? С чего бы? Нет болезней, от которых нельзя исцелиться за пару часов… Во всяком случае, Марк таких не знал.
— Правая сердечная сумка… позвоночник в двух местах… Марк, о, Марк! Родной мой!
— Что там с позвоночником? — полюбопытствовал он.
— Был перебит у почек, а почки, почки…
Она зарыдала. Марк прижался виском к ее виску и смежил веки. То была игра, которой они увлекались в детстве — угадай, что я думаю. Конечно, речь шла не о чтении мыслей, но, не являясь в полной мере телепатами, они ощущали эмоциональный настрой друг друга и тех, кто был им особенно близок. Отец утверждал, что эту способность дети унаследовали от него, но что произойдет со временем, сказать нельзя — то ли дар затухнет и совсем исчезнет, то ли станет чем-то большим, нежели эмпатия. Как-то он проговорился, что в жилах Вальдесов есть капля крови бино фаата, но Марк, тогда подросток, воспринял это как неудачную шутку — бинюки были для людей жутким пугалом, заклятыми врагами. Мать таких разговоров не любила — должно быть, они напоминали ей о чем-то неприятном.
Однако что есть, то есть: прижимая к себе невесомое тело сестры, Марк ощущал ее страх, ее горе и ее облегчение. Но не только это — к ее чувствам примешивались эмоции другого человека, такие же сильные, острые и полные тревоги. Еще — нетерпеливого ожидания. Марк огляделся, но в помещении не было никого.
Отодвинувшись, он поцеловал мокрые щеки Ксении, удивляясь, как они ввалились, и пробормотал:
— Значит, печень, легкие, сердце и позвоночник… Надо же! Не иначе как отраженным потоком накрыло, хвала Владыкам Пустоты! При прямом попадании я бы целиком сгорел… И долго я здесь валяюсь?
— Восемнадцать дней, — шмыгнув носом, сообщила Ксения. — Еще с желтого месяца.[7]
— «Мальта» уже ушла?
Она недоуменно моргнула.
— «Мальта»? Какая «Мальта»?
— Мой крейсер. Ну корабль, с которого меня доставили в Ибаньес. Это ведь Ибаньес, малышка? Или Западный Порт?
Ксения вытерла глаза ладошкой — должно быть, сообразила, что дочери адмирала Вальдеса слезы не к лицу. Ее взгляд стал на мгновение растерянным, потом брови строго сдвинулись, серые зрачки потемнели и щеки окрасил лихорадочный румянец. Что-то хочет сказать, но не решается, подумал Марк. Внезапно его коснулось ощущение беды.
— Это Ибаньес, — медленно промолвила сестра, — да, это наш Ибаньес. Мы в городской больнице, в той, что около стадиона, помнишь? Здание с колоннами из Лабрадора, очень массивное, мрачноватое… Ты говорил, что оно похоже на египетские храмы… — Марк молча кивнул. — Этот лечебный центр сохранился — не весь, конечно, а часть подземных этажей с операционными и блоком реанимации. В нем мы сейчас и сидим. Ты провел здесь восемнадцать дней. К счастью… — она судорожно сглотнула, — один реаниматор уцелел, и мне с Пьером удалось его наладить. Еще у нас есть три киберхирурга, все исправные. Этот, — Ксения показала взглядом на установку-паука, — занимался тем, что от тебя осталось. Он запрограммирован на операции любой сложности.
Марк слушал, не перебивая и уже не сомневаясь, что случилось нечто ужасное. Это не было связано с Ибанъесом или больницей, от которой сохранились лишь подземелье, реаниматор и три робота-хирурга — вероятно, город, как и другие города, сильно пострадал при атаке дроми. И странный вид Ксении, ее истощенное лицо и невесомое тело, тоже были ни при чем; повод к гнетущему беспокойству находился вне Тхара и тех людей, которым удалось выжить в годы оккупации.
Дождавшись, когда сестра замолчит, он мягко напомнил:
— Я спрашивал о «Мальте», девочка, о крейсере, на котором я служу. Он ушел на Роон? Или уже к Эзату?
В глазах Ксении снова мелькнула растерянность.
— Я не знаю, Марк, не знаю, где твой крейсер. Ночью… нет, уже под утро в небе сверкнули зарницы, и Пьер сказал, что у нас такого быть не может, что это не атмосферное явление, а, вероятно, схватка в ближнем космосе. Значит, о нас не забыли, прислали боевые корабли! Мы… Ну ты понимаешь, что это значило для нас… Мы помчались к стадиону — там ровное место и виден весь небосвод… все побежали, Пьер, дядюшка Панчо, близнецы, мы с Майей… Сверкало до самого восхода и расплывалось зарево, такое огромное, будто небо вспыхнуло от горизонта до горизонта… Еще был свист, пронзительный свист, а потом — грохот. Пьер и дядюшка Панчо решили, что поврежденные корабли падают вниз и сгорают над Тхаром. Мы не знали, чьи, наши или дроми… наверное, те и другие… А утром… утром мы нашли тебя. Ты обгорел, и мы бы тебя не узнали, но на шлеме была чеканка — имя, звание и еще цифры. Ты был в шлеме, Марк, в шлеме и в какой-то штуке, похожей на… — Она беспомощно всплеснула руками. — Не могу сказать! Никогда не видела такого!
