— Но даже если так, жизнь могла приспособиться к таким условиям, — не сдавался я. — Человек существует в экваториальной жаре и арктическом холоде.
— Но не при отсутствии кислорода. — сказал Нэпьер. — Сент-Джон установил, что объем кислорода под облачнымс покровом, окружающим Венеру, составляет менее одной десятой одного процента земного объема. В конце концов, нам следует склониться перед высшим суждением таких людей, как сэр Джеймс Джинс, который говорит:"Объективные наблюдения, если они хоть чего-то стоят, заставляют предположить, что на Венере, единственной планете солнечной системы, не считая Марса и Земли, на которой жизнь могла бы существовать, нет ни растительности, ни кислорода, которым могли бы дышать высшие формы жизни». Это определенно ограничивает мои исследования планет Марсом.
За обсуждением его планов мы провели остаток дня и засиделись до ночи. Ранним утром следующего дня он отбыл на остров Гвадалупа в своей амфибии конструкции Сикорски. С тех пор я его не видел, по крайней мере, во плоти, однако при помощи чудесных возможностей телепатии я постоянно общался с ним и видел его в странном неземном окружении, которое графически запечатлелось на некоей сетчатке моих мысленных глаз. Таким образом, я — средство, при помощи которого замечательные приключения Карсона Нэпьера записываются на Земле. Но я представляю собой не больше, чем пишущая машинка или диктофон.
История, которая сейчас последует, — это история Карсона Нэпьера.
Говорит Карсон Нэпьер.
Спустя немногим более четырех часов после того, как я покинул Тарзану, мой аппарат опустился в небольшой уютной бухточке на берегу пустынной Гваделупы. Небольшой мексиканский пароход, который я нанял, чтобы перевезти рабочих, материалы и припасы с материка, мирно покачивался на якоре в крошечной гавани. На берегу собрались, чтобы приветствовать меня, рабочие, механики и ассистенты, работавшие с неслыханной преданностью и огромной отдачей в течение долгих месяцев, чтобы подготовить все необходимое к этому дню. Среди низкорослых мексиканцев возвышались голова и плечи Джимми Уэлша, единственного американца на этом берегу.
Я приблизился к берегу и пришвартовал корабль к понтону. Люди спустили легкую рыбачью плоскодонку и гребли, чтобы забрать меня. Я отсутствовал меньше недели, и большую часть этого времени я провел совсем рядом, в Гуаймасе, ожидая письма из Тарзаны, однако они приветствовали меня столь восторженно, что можно было подумать — давно потерянный брат вернулся из мертвых. Только сейчас я понял, насколько Гваделупа кажется заброшенной, изолированной от остального мира, пугающей — даже для тех, кому приходится оставаться на ее пустынных берегах всего лишь на несколько дней в ожидании весточки с материка.
Быть может, теплота встречи была усилена их желанием скрыть подлинные чувства. Мы были вместе почти непрерывно на протяжении нескольких месяцев, между нами завязалась теплая дружба, а сегодня нам предстояло расстаться, и вероятность того, что они когда-либо смогут снова встретиться со мной, была чрезвычайно мала. Это был мой последний день на Земле; сегодня вечером я стану для них столь же мертвым, как если бы три фута земли покрывали мой неодушевленный труп.
Возможно, что собственные переживания окрашивали мою интерпретацию их чувств, ибо должен признаться, что я боялся этого последнего перед самым стартом момента, как едва ли не самого тяжелого во всем приключении. Мне приходилось общаться с людьми многих стран, но я не знаю других, чьи качества настолько склоняли бы вас к любви, как у этих мексиканцев, которые еще не были испорчены чересчур близким контактом с нетерпимостью, алчностью и прагматизмом американцев. И кроме того, здесь был Джимми Уэлш! Прощание с ним должно было оказаться вроде расставания с родным братом. На протяжении всех этих месяцев он умолял меня взять его с собой, и я знал, что он будет продолжать свои просьбы до самой последней минуты. Но я не мог рисковать ни одной жизнью без необходимости.
Все мы погрузились в вагонетки, которые использовались для перевозки припасов и материалов с берега в лагерь, расположенный несколькими милями дальше от берега. Наш путь лежал к небольшому плато, где гигантская торпеда ожидала нас на стартовой колее длиной в милю.
— Все готово, — сказал Джимми. — Мы навели блеск на последние детали сегодня утром. Каждый ролик, каждый рельс колеи был проверен по меньшей мере дюжиной человек. Мы буксировали этот драндулет, этот твой летучий гроб туда и обратно по всей длине колеи три раза подряд на грузовой платформе, а затем заново смазали все ролики. Трое из нас независимо друг от друга проверили каждый элемент оборудования и каждую унцию припасов. Мы сделали все, что возможно,разве только ракету не запускали. Теперь мы готовы лететь. Ведь ты все-таки берешь меня с собой, правда, Кар?
Я покачал головой.
— Пожалуйста, не надо, Джимми, — попросил я. — У меня есть полное право играть в азартные игры на свою жизнь, но не на твою. Так что забудь об этом.
Уэлш скривился.
— Но я намерен сделать кое-что для тебя, — добавил я. — Всего лишь как знак того, что я высоко ценю помощь, которую ты мне оказал и все такое прочее. Я собираюсь оставить тебе свой старый корабль на память обо мне.
Разумеется, он был благодарен, но все же не мог скрыть своего разочарования тем, что я не позволил ему сопровождать меня. Это было очевидно по тому, какие завистливые сравнивающие взгляды он бросал на фюзеляж малышки Сикорски и фюзеляж драндулета, как он любовно окрестил огромную торпеду, которая через несколько часов должна была унести меня в космос.
— У твоего драндулета потолок в тридцать пять миллионов миль, — скорбно простонал он. — Только подумай об этом! Марс в качестве флажка для отметки рекордного подъема!
— И хорошо бы я попал прямо в этот флажок! — воскликнул я пылко.
Наклон колеи, по которой должна была двигаться торпеда при старте, потребовал целого года вычислений и консультаций. День отбытия был запланирован еще раньше. Были в точности вычислены точка, в которой Марс поднимется над восточным горизонтом в эту ночь, а также точное время старта. Затем необходимо было сделать поправки на вращение Земли и притяжение ближайших небесных тел. Таким образом колея была уложена в соответствии с этими расчетами. Она была построена с очень небольшим наклоном на протяжении первых трех четвертей мили, и затем поднималась постепенно под углом в два с половиной градуса от горизонтали.
Скорости в четыре с половиной мили в секунду при старте должно быть достаточно, чтобы нейтрализовать гравитацию. Чтобы преодолеть ее, я должен был достигнуть скорости 6.93 мили в секунду. Ради безопасности я сделал так, чтобы в конце взлетной полосы торпеда развила скорость семь миль в секунду. И я намеревался постепенно увеличить скорость до десяти миль в секунду во время прохождения сквозь земную атмосферу. Какой окажется моя скорость в космосе, было весьма проблематично, но я производил все расчеты исходя из того, что она не будет слишком отличаться от скорости, с которой я покину земную атмосферу. По крайней мере, до тех пор, пока я не попаду в сферу гравитационного воздействия Марса.
