Эскорт проводил его в комнату с темно-голубыми стенами и голубым ковром. И никакой мебели, только груда зеленых, голубых и золотых подушек в одном углу. Капитан поклонилась ему, и охрана вышла. Секунду спустя Джеремия услышал, как затворилась дверь и щелкнул запирающий механизм.
В недоумении он потер подбородок. Зачем его привели сюда? Некоторое время он расхаживал по комнатам. Когда ему надоело искать выход, он улегся на подушки, погрузившись в их негу, и, за неимением лучшего, попытался обрести свободу во сне.
Однако сон не шел, и по его лицу поползли слезы. Черт! Он был не из слезливых… И все-таки продолжал оплакивать свою свободу и всех, кого любил. Некоторое время спустя ему все-таки удалось задремать. Но только это не был настоящий сон.
— Джеремия?
Он открыл глаза. Над ним стояла Халь Вьяса в облегающем халате из алого бархата. Она расплела косу, и волосы струились по ее спине великолепными волнами. Он недоуменно смотрел на женщину, невольно разглядывая очертания стройной худощавой фигуры под халатом.
Она опустилась на колени рядом с ним.
— Твоя охрана доложила мне, что ты весь день не прикасался к еде.
— Я не был голоден. — Он потер ладонью по щеке, стараясь уничтожить следы слез.
— О Джеремия, — прошептала она, — мне так жаль, что ты несчастен.
Ее сострадание захватило его врасплох. Он полагал, что она будет столь же холодна, как все вьясцы, которых он знал. Может быть, под этой прославленной невозмутимостью пряталось что-то человеческое?
— Я не понимаю, чего вы от меня хотите?
— Чтобы ты поел. Ты заболеешь, если не будешь есть.
Он хотел отказаться, но его диета требовала особых забот. У него не было иммунитета, который предохранял коубейцев от здешних бактерий. А потому его выбор в еде был очень ограничен, и пить он мог только специально обработанную воду. Одной из причин, почему он начал стремительно худеть, едва прибыл на Коубей, была постоянная рвота, прекратившаяся лишь тогда, когда врач подобрал для него терпимый рацион.
После паузы Джеремия сказал:
— Ну, хорошо.
Халь поднялась с колен и направилась к аудикому на стене. Когда она коснулась панели, раздался голос:
— Сива слушает.
— Сива, это Директор Вьясы. Список того, что Джеремии можно есть и пить, был передан на кухню?
— Да, госпожа. Вчера вечером, сразу же после вашего прибытия.
— Отлично. Распорядись, чтобы нам подали ужин. Мы оба не обедали.
— Сию минуту, госпожа.
Но почему она не ела? И вид у нее измученный…
— Вы плохо себя чувствуете? — спросил он.
Она вернулась и прилегла на подушки рядом с ним.
Нет, все нормально. Однако ты очень любезен…
— Вьясо-Тенская плотина?
Халь вздохнула.
— На восстановление электростанции ушел целый день. А маяк не желает загораться. Затем мне пришлось объяснять Директору Тенсы, почему все так случилось. — Она виновато взглянула на гостя. — Но мне не следует надоедать тебе мелкими подробностями рутинных дел Цитадели.
— Вовсе нет.
Уж лучше мелкие подробности здешних дел, чем мысли о своей несчастной судьбе!
Зажужжал аудиком. Затем девичий голос произнес:
— Ваш ужин подан, Директор Вьясы.
— А! Отлично.
Халь грациозно поднялась с подушек и вышла из комнаты. Она вернулась с двумя слугами. Мальчик нес золотой поднос, накрытый пышно украшенной крышкой, а девушка — голубую лакированную подставку, инкрустированную золотом и перламутром. Они поклонились Джеремии, водрузили поднос на подставку и покинули комнату. Секунду спустя закрылась и щелкнула дверь.
Джеремия заморгал.
— Как быстро!
Халь улыбнулась и сняла крышку. По комнате разлился аромат пряностей. Во рту у него увлажнилось. Возможно, он все-таки был голоден.
Халь наполнила вином два хрустальных кубка в золотой оправе и один протянула ему. Затем взяла блюдо с благоухающими фрикадельками и поставила его на подушку рядом с Джеремией. Золотой вилочкой она пронзила фрикадельку и поднесла к его губам.
Джеремия покраснел. Он никак не ожидал, что Директор Цитадели будет его кормить. Преодолевая смущение, он все-таки проглотил фрикадельку. Вкусом она даже превосходила аромат, и тут он понял, что просто умирает от голода.
Халь дала ему еще одну, а третью наколола на вилочку для себя. Они по очереди ели фрикадельки, запивая их вином. Халь подцепляла фрикадельки то для него, то для себя, пока блюдо не опустело. Он допил вино.
— Чудесно!
— Я рада, что тебе понравилось. — Она допила вино, потом взяла у него кубок и поставила рядом со своим на ковер.
Джеремия откинулся на подушки. Ему стало много легче. Вернее, он был немножко пьян. Халь оперлась на локоть совсем близко от него, и он как-то по-особому ощутил ее присутствие. Воротник халата соскользнул с ее плеча, обнажив матовую упругую кожу. Он подумал, что она ничего не заметила, и это только усилило остроту момента. Она толчком опрокинула его на спину и начала развязывать кожаные ремешки, стягивавшие его рубашку на груди.
Джеремия ухватил ее руку.
— Что вы делаете?
Ее глаза были томными от вина. Она высвободила руку, распахнула его рубашку и провела ладонью по его груди.
— Ты удивительно красив, Джеремия.
Красив?! Что происходит? На Земле женщины не обращали на него внимания. Это его не удивляло — того, каким он видел себя: толстый, низенький, занудливый книжный червь. Родители убеждали его: он несправедлив к себе, видит себя таким из-за былых насмешек одноклассников. А на самом деле он «симпатичный, умный молодой человек». Естественно, они же — его родители…
Хотя в Дале его застенчивость превратилась в плюс. Коубейские женщины ценили в мужчинах эту черту. Но он ни разу не рискнул обзавестись подругой. В Двенадцати Цитаделях действовал двойной стандарт — прямо-таки наследие Средневековья, но только тут страдательной стороной были мужчины. Женщины могли вести себя, как им хотелось, но мужчине полагалось соблюдать декорум. Заведи он любовницу, Директор Дала, вероятно, попросила бы его покинуть планету.
В некотором смысле это обернулось почти развлечением. Женщины Дала видели в нем вызов себе, экзотическое блюдо, и полагали, что он ждет не дождется, чтобы его честь была скомпрометирована. В конце-то концов, если молодой холостяк путешествует один, вполне свободно, видимо, он свободен и в других отношениях. Но даже самые настойчивые не заходили столь далеко. Оскорбление, каким было поведение Халь, ошеломило его. И причиняло боль, потому что его к ней влекло, но он не хотел, чтобы она об этом знала.
