Пришлось мне осесть на пару недель на острове Кунашир в поселке Менделееве. Там я пил чай, вытирал полотенцем потное лицо и терпеливо присматривался к очереди, штурмующей кассу местного аэропорта. Если мне могло повезти на рабочего, то только здесь.
Погода не баловала – с океана несло туман. Когда с Сахалина прорывался случайный борт, он не мог забрать и десятой доли желающих, вот почему в пустых обычно бараках кипела живая жизнь – пахло чаем, шашлыками из кеты, икрой морского ежа.
Но центром этой бивачной жизни все равно оставалась очередь.
Здесь, в очереди, завязывались короткие романы, здесь, в очереди, рушились вечные дружбы, здесь, в очереди, меняли книгу на икру, икру на плоские батарейки, плоские батарейки опять на книгу. Здесь, в очереди, все жили одной надеждой – попасть на Сахалин или на материк, потому что очередь состояла исключительно из отпускников. Ни один человек в очереди не хотел понять моих слезных просьб – отправиться со мною на Итуруп хотя бы на месяц.
«Подработать? – не понимали меня. – Да я сам оплачу тебе месяц работы, только помоги улететь первым бортом!»
Я не обижался.
Я понимал курильских отпускников.
А Серп Иванович Сказкин возник в аэропорту на восьмой день моего там пребывания. Просто подошел к извилистой очереди коротенький человек в пыльном пиджачке, наброшенном на покатые плечи, в гигантской кепке, сбитой на затылок, и в штанах, украшенных алыми лампасами. Левый карман на пиджачке был спорот или оторван – на его месте светлел запыленный, но все еще заметный квадрат, куда Серп Иванович время от времени по привычке тыкался рукой. Не вступая ни с кем в контакты, не рассказав анекдота, ни с кем не поздоровавшись, коротенький человек в пыльном пиджачке целеустремленно пробился к крошечному окошечку кассы.
Но именно там, у окошечка, Серпа Ивановича взяли под локотки двое крепких небритых ребят, отставших от своего МРС – малого рыболовного сейнера.
– Ты, организм, куда? – поинтересовался старший небритый.
– На материк! – отрывисто бросил Сказкин.
Демонстративно отвернув небритые лица от Сказкина (ох, мол, и пьянь!), небритые, отставшие от МРС, деловито хмыкнули. Им нравилось вот так, на глазах всей очереди, отстаивать общую справедливость – ведь если Сказкина к заветному окошечку впрямь привела бормотуха, это обещало полноценное зрелище. С подобными преступниками в очереди боролись просто – под одобрительными взглядами отпускников с ладошки преступников влажной губкой стирался порядковый номер, а сам преступник отправлялся в самый конец очереди: пасись, козел!
– Да тут все на материк! – миролюбиво заметил младший небритый. И потребовал: – Покажь ладошку!
Сказкин оглянулся и стал прятать руку в несуществующий карман:
– Болен я. На лечение еду.
Очередь зашумела.
Народ на островах справедливый, но жалостливый и отходчивый. В сложном климате люди стараются не ожесточаться.
– Прижало, видимо, мужика…
– И не говори! Даже глаза ввалились…
– И трясет мужика… Я тоже бывал больным…
– Слаб, организм слаб…
Кто-то даже поинтересовался:
– А доживет он до борта?
Почувствовав сочувствие очереди, Серп Иванович осмелел. Одним движением освободившись от небритых, он из правого, существующего кармана вынул паспорт и деньги и сунул все это в окошечко кассы, как в банк.
Окошечко кассы действительно было такое крошечное и глубокое, что ходил слух – все это неспроста. Кассирша, говорили, из бывших отчаянных одиночек-охотниц на медведя. Было, говорили, недовольная медведица порвала охотнице щеку, вот и работает теперь эта кассирша только за такими крошечными и глубокими окошками.
– Справку! – донесся из глубины окошечка свирепый низкий голос охотницы.
Серп Иванович снова полез рукой в правый, существующий карман, а самые сердобольные уже передавали шепотом по цепочке:
– Если он в Ригу, могу адресок дать… Живет в Риге одна вдова…
– Если он не попадет сегодня на борт, пусть топает в пятый барак… Подлечим…
Но доброжелательные шепотки были оборваны свирепым рывком невидимой охотницы-кассирши:
– Ты что мне даешь? Ты что даешь мне?!
– Не мучай человека, выписывай, паскуда, билет! – возмутилась очередь. Особенно сильно шумели те, кто все равно уже давно не надеялся улететь первым бортом. – Выписывай! Развела, понимаешь, контору! Сразу видно, организм не из крепких, надо ж ему помочь!
Старший небритый даже перегнулся через плечо Сказкина.
– Тут по-иностранному, – сообщил он.
– По-иностранному? – загудела очередь. – Раз по-иностранному, значит, серьезная болезнь! Такая серьезная, что не говорят человеку, скрывают, значит! Будь чепуха, так и написали бы – тиф там какой-нибудь или ОРЗ. У нас попусту не пугают.
– Чего, чего? – прислушалась опытная, много чего видавшая очередь к старшему небритому. – «Мозжечковый»? Это у него, наверное, что-то с головой… «Тремор»?.. Это у него, наверное, что-то с руками…
Но старший небритый уже все понял и рванул на груди тельняшку:
– Братишки! Да это же богодул!
– А-а-а, богодул! – мгновенно разочаровалась очередь. – Лечиться решил? Тоже нам – инвалид-герой! Второй по величине, третий по значению!
В одно мгновение Сказкин, как кукла, был переброшен в самый хвост очереди.
Два дня подряд южные острова были открыты для всех рейсов.
Пассажиров как ветром сдуло, даже кассирша-охотница уехала в Южно-Курильск, вот почему меня, одинокого и неприкаянного, как Вселенная, чрезвычайно заинтересовал грай ворон, клубившихся над дренажной канавой, прихотливо тянущейся от бараков к кассе.
Я подошел.
По дну канавы, выкидывая перед собой то правую, то левую руку, терпеливо по-пластунски полз Серп Иванович Сказкин. Пыльного пиджачка на нем не было, но лампасы на штанах еще не стерлись.
– На материк? – спросил я сверху.
Сказкин, не поднимая головы, кивнул.
– Лечиться? Сказкин снова кивнул. Полз он, конечно, к кассе.
Вконец запуганный, вконец замученный бормотухой, он хотел миновать уже несуществующую очередь.
Целеустремленность Серпа Ивановича мне понравилась.
Стараясь не осыпать на него землю, я неторопливо шел по краю канавы.
– Хочешь, вылечу прямо здесь, на острове?
– Хочу!
– Два месяца тяжелой физической работы, – пообещал я. – Два месяца вне общества. Два месяца ни грамма бормотухи. А оплата по возвращении.
Сказкин кивнул.
Сказкин хотел лечиться.
Утешая осиротевшего Агафона, Серп Иванович три дня подряд варил отменный компот.
«Тоже из моря?» – намекал я на злополучную говядину.
Серп Иванович степенно кивал: «Не так, чтобы совсем, но через Агафона…»
