- Спасибо, Иван Иванович! Для меня это очень увлекательно, поверьте. А сейчас я побегу, зайду вечером и принесу варенье к чаю. А к зеркалу Вы все-таки подойдите...
Выходя из дверей, она подняла голову и увидела на потолке дырку с черными краями. Глянула под ноги, в полу чернела такая же дыра. Женька нахмурилась...
Глава четвертая
Размышления на лестничной площадке
Она стояла на лестничной площадке и прикидывала: о Перстне надо спрашивать, спускаясь по этажам, в квартирах, которые находятся под квартирой Ивана Ивановича. Значит так: на четвертом этаже - бабушка Горемыкина, та у которой Самовольный Домовой проживает.
Поселился он безо всякого разрешения, нельзя домовым в таких домах жить, а он - поселился. Живет. Записки пишет. Хотел назвать их "Записки на манжетах", пришлось его пристыдить, сказать, что нельзя чужие названия брать, да если и писать на манжетах домового, то потребуется мел.
Домовой сначала на замечания обиделся, а потом заявил, что даже и хорошо, потому что он придумал еще лучшее название: " Записки домового". Женька хотела ему сказать, что такое название так же имело место быть, но передумала.
Теперь Самовольный Домовой сидел целыми днями у батареи на кухне и старательно писал. Мало того, он уговорил и бабушку Горемыкину взяться за мемуары. Теперь вместо того, чтобы смотреть вечерами сериалы по телевизору, она сидела у стола и строчила что-то бисерным почерком в большую бухгалтерскую книгу. Она называла эту писанину "мемуар".
Она так и говорила: - Я пишу свой мемуар ...
Название придумал ей Домовой: "Так получилось".
Сидели теперь целыми днями бабка и Домовой каждый за своим краем кухонного стола, пили чай и писали, строчили всяк про себя и про свое. Так и жили.
Этажом ниже Домового и бабушки, проживал Семен Какашкин - Величайшая Жертва Всех Времен и Народов. Он, например, считал, совершенно всерьез, что даже его появление на свет было ни чем иным, как злобной провокацией, чтобы в жизни предать его бесчеловечным, неимоверным мучениям. Позавидовав Домовому и бабушкеГоремыкиной, он взялся за изложение своего горестного жития.
Жизнеописание свое он писал под псевдонимом. Но писал он не просто мемуары, а совершенно новый жанр, и выглядело это так: С. Мартиролог. "Моя не - жизнь" роман -страдание.
Таким образом дом пополнился еще одним писателем и Женька заявила, что это уже не просто жилой дом, а дом литераторов. И пожаловалась Реставратору Летописей, что только она одна бесталанная, кроме нее в доме пишут все. На что Реставратор ответил ей:
- Да что Вы! Люди делятся на две категории: те, кто пишет, и те, про кого пишут. Вы, Женечка, талантливо живете, пускай про Вac другие пишут.
Вспомнив это, Женька усмехнулась: может, так оно и лучше.
И тут же вспомнила о делах. Так, на втором этаже. На втором этаже опять писатель! Ну, этот самый что ни на есть настоящий. Он писал и пишет всю свою сознательную жизнь, а как говорит его приятель и задушевный друг, Иван Иванович, "всю свою бессознательную жизнь". Он регулярно посылает свои стихи по редакциям, и так же регулярно получает отказы. Но он славный старик. А стихи? Ну что же, что стихи... Стихи, как блохи, вцепятся, не отдерешь.
Так, а что у нас на первом? На первом временно никого. Проживал там до недавнего времени в служебной коммунальной квартире Историк Мира и Государства Российского Николай Пупкин, который всем говорил, что пишет Историю. Но никому не показывал. Подселяли к нему в свободную служебную комнату дворников. И менялись эти дворники очень часто.
И вот Пупкин как-то целый день писал, а писал он про Татаро-Монгольское иго, и уснул прямо за столом письменным. И снилось ему, что татары в города входят и всех резать начинают...
Проснулся - кто-то в двери звонит. Пошел открывать. Открыл - а перед ним - татарин. Живехонький и с метелкой в руках.
Пупкин спросонок не сообразил, что это дворник, заорал:
-Татары в городе!
И прямиком - в окошко.
Главное, что окно на первом этаже, так он умудрился вниз головой прыгнуть. Голова, естественно, от такого с ней неестественного обращения вдребезги.
Приехали на следующий день из Института Мозга, поискали по мостовой, мозга нигде не обнаружили, очень удивились, и уехали, следом за ними - из Института Антропологии. Те собрали аккуратно все осколочки черепушки, упаковали все в ватку и увезли. Сказали, что будут по черепу для потомков портрет историка восстанавливать, поскольку фотографий не осталось.
Им говорят, мол неизвестно, что он за историк такой. Никто ничего не читал еще... А они возражают, мол, потом поздно будет. Женька позже поехала к ним в Институт узнать, что да как. Приехала, а ей говорят:
- Наверное, для таких великих людей у нас квалификация маловата. Как ни сложим черепки, все портрет питекантропа получается.
Показали Женьке, а она им и говорит:
- Сами вы - питекантропы, а это - вылитый Пупкин!
Те рассердились, потащили ее куда-то, показывают таблицы, все - с портретом Пупкина, только подписано везде: "Питекантроп",
- Что же, - говорит им Женька. - Все ошибаются, даже ученые. Вы напишите везде Пупкин и все будет правильно.
Тут они окончательно рассердились и выгнали Женьку на улицу, сказав, чтобы она больше не приходила.
А в домоуправлении, как прознали, что она в Институт ездила, поручили ей разобрать архив и "Записки об Истории Государства Российского, написанные Николаем Пупкиным в меланхолии".
Решив в конце пути обязательно забежать и посмотреть наконец эти бумаги, Женька стала спускаться по лестнице на четвертый этаж к Бабушке Задрипиной и Самовольному Домовому.
Глава пятая
Бабушка Горемыкина и Самовольный Домовой. Записки и мемуары.
Бабушка Горемыкина открыла сразу, словно стояла в ожидании гостей за дверями. Женька прошла прямиком на кухню, куда вслед за ней прошла и бабушка.
- Чай пить будешь, ай нет? - спросила она Женьку нараспев. Вкуснаай чай-то, с травками всякими, ты такой любишь, я знаю.
- Ой, бабулечка, родная, спасибо. Конечно же выпью, золотая ты моя. Я у тебя, бабушка, вот что спросить хотела: ты случайно Перстень не находила?
- Чегой-то? - не поняла бабушка.
- Перстень, ну, колечко такое большое с камнем...
- Нет, милая, не видела, Да и где тут такое увидишь?
- А может, кто другой видел? - Женька уставилась на мужичка, ростом с валенок, который сидел на табуретке, поджав колени к подбородку, подпирая ими реденькую бороду.
Мужичонка от неожиданности даже выронил листки бумаги, которые держал в руках.
Женька наклонилась и подняла несколько листочков. Домовой шустро ползал по полу, собирая остальное.
- Раз Домовой, значит, его и пугать можно?! Да? Нужны мне ваши перстни! Это все ваши заморские штучки. А мы - Домовые, мы в ваших делах не участники... - он помолчал, сердито посопел носом и добавил. - Пролетал тут твой Перстень, куда-то вниз полетел, сквозь пол. Не иначе, как прямиком к Мышатнику. Ой, чего теперь будииит!
