– Как же это по-новому?
– Линл. Правда, хорошее имя? Можно, я буду Линл? Можно? Ну, пожалуйста!
Битеринг провел рукой по лбу, мысли путались. Дурацкая ракета, работаешь один, и даже в семье ты один, уж до того один…
– А почему бы и нет? – услышал он голос жены. Потом услышал свой голос:
– Можно.
– Ага-а! – закричал мальчик. – Я – Линл, Линл!
И, вопя и приплясывая, побежал через луга.
Битеринг посмотрел на жену.
– Зачем мы ему позволили?
– Сама не знаю, – сказала Кора. – Что ж, по-моему, это совсем не плохо.
Они шли дальше среди холмов. Ступали по старым, выложенным мозаикой дорожкам, мимо фонтанов, из которых все еще разлетались водяные брызги. Дорожки все лето напролет покрывал тонкий слой прохладной воды. Весь день можно шлепать по ним босиком, точно вброд по ручью, и ногам не жарко.
Подошли к маленькой, давным-давно заброшенной марсианской вилле. Она стояла на холме, и отсюда открывался вид на долину. Коридоры, выложенные голубым мрамором, фрески во всю стену, бассейн для плаванья. В летнюю жару тут свежесть и прохлада. Марсиане не признавали больших городов.
– Может, переедем сюда на лето? – сказала миссис Битеринг. – Вот было бы славно!
– Идем, – сказал муж. – Пора возвращаться в город. Надо кончать ракету, работы по горло.
Но в этот вечер за работой ему вспомнилась вилла из прохладного голубого мрамора. Проходили часы, и все настойчивей думалось, что, пожалуй, не так уж и нужна эта ракета.
Текли дни, недели, и ракета все меньше занимала его мысли. Прежнего пыла не было и в помине. Его и самого пугало, что он стал так равнодушен к своему детищу. Но как-то все так складывалось – жара, работать тяжело…
За раскрытой настежь дверью мастерской – негромкие голоса:
– Слыхали? Все уезжают.
– Верно. Уезжают.
Битеринг вышел на крыльцо.
– Куда это?
По пыльной улице движутся несколько машин, нагруженных мебелью и детьми.
– Переселяются в виллы, – говорит человек на крыльце.
– Да, Гарри. И я тоже перееду, – подхватывает другой. – И Сэм тоже. Верно, Сэм?
– Верно. А ты, Гарри?
– У меня тут работа.
– Работа! Можешь достроить свою ракету осенью, когда станет попрохладнее.
Битеринг перевел дух.
– У меня уже каркас готов.
– Осенью дело пойдет лучше.
Ленивые голоса словно таяли в раскаленном воздухе.
– Мне надо работать, – повторил Битеринг.
– Отложи до осени, – возразили ему, и это звучало так здраво, так разумно.
Осенью дело пойдет лучше, подумал он. Времени будет вдоволь.
Нет! – кричало что-то в самой глубине его существа, запрятанное далеко-далеко, запертое наглухо, задыхающееся. – Нет, нет!
– Осенью, – сказал он вслух.
– Едем, Гарри, – сказали ему.
– Ладно, – согласился он, чувствуя, как тает, плавится в знойном воздухе все тело. – Ладно, до осени. Тогда я опять возьмусь за работу.
– Я присмотрел себе виллу у Тирра-канала, – сказал кто-то.
– У канала Рузвельта, что ли?
– Тирра. Это старое марсианское название.
– Но ведь на карте…
– Забудь про карту. Теперь он называется Тирра. И я отыскал одно местечко в Пилланских горах…
– Это горы Рокфеллера? – переспросил Битеринг.
– Это Пилланские горы, – сказал Сэм.
– Ладно, – сказал Битеринг, окутанный душным, непроницаемым саваном зноя. – Пускай Пилланские…
Назавтра в тихий, безветренный день все усердно грузили вещи в машину.
Лора, Дэн и Дэвид таскали узлы и свертки. Нет, узлы и свертки таскали Ттил, Линл и Верр, – на другие имена они теперь не отзывались.
Из мебели, что стояла в их белом домике, не взяли с собой ничего.
– В Бостоне наши столы и стулья выглядели очень мило, – сказала мать. – И в этом домике тоже. Но для той виллы они не годятся. Вот вернемся осенью, тогда они опять пойдут в ход.
Битеринг не спорил.
– Я знаю, какая там нужна мебель, – сказал он немного погодя. – Большая, удобная, чтоб можно развалиться.
– А как с твоей энциклопедией? Ты, конечно, берешь ее с собой?
Битеринг отвел глаза.
– Я заберу ее на той неделе.
– А свои нью-йоркские наряды ты взяла? – спросили они дочь.
Девушка поглядела с недоумением.
– Зачем? Они мне теперь ни к чему.
Выключили газ и воду, заперли двери и пошли прочь. Отец заглянул в кузов машины.
– Немного же мы берем с собой, – заметил он. – Против того, что мы привезли на Марс, это жалкая горсточка!
И сел за руль.
Долгую минуту он смотрел на белый домик – хотелось кинуться к нему, погладить стену, сказать – прощай! Чувство было такое, словно уезжает он в дальнее странствие и никогда по-настоящему не вернется к тому, что оставляет здесь, никогда уже все это не будет ему так близко и понятно.
Тут с ним поравнялся на грузовике Сэм со своей семьей.
– Эй, Битеринг! Поехали!
И машина покатила по древней дороге вон из города. В том же направлении двигались еще шестьдесят грузовиков. Тяжелое, безмолвное облако пыли, поднятой ими, окутало покинутый городок. Голубела под солнцем вода в каналах, тихий ветер чуть шевелил листву странных деревьев.
– Прощай, город! – сказал Бнтеринг.
– Прощай, прощай! – замахали руками жена и дети. И уж больше ни разу не оглянулись.
За лето до дна высохли каналы. Лето прошло по лугам, точно степной пожар. В опустевшем селении землян лупилась и осыпалась краска со стен домов. Висящие на задворках автомобильные шины, что еще недавно служили детворе качелями, недвижно застыли в знойном воздухе, словно маятники остановившихся часов.
В мастерской каркас ракеты понемногу покрывался ржавчиной.
В тихий осенний день мистер Битеринг – он теперь был очень смуглый и золотоглазый – стоял на склоне холма над своей виллой и смотрел вниз, в долину.
– Пора возвращаться, – сказала Кора.
– Да, но мы не поедем, – спокойно сказал он. – Чего ради?
– Там остались твои книги, – напомнила она. – Твой парадный костюм.
– Твой лле, – сказала она. – Твой пор юеле рре.
– Город совсем пустой, – возразил муж. – Никто туда не возвращается. Да и незачем. Совершенно незачем.
Дочь ткала, сыновья наигрывали песенки – один на флейте, другой на свирели, все смеялись, и веселое эхо наполняло мраморную виллу.
Гарри Битеринг смотрел вниз, в долину, на далекое селение землян.
– Какие странные, смешные дома строят жители Земли.
– Иначе они не умеют, – в раздумье отозвалась жена. – До чего уродливый народ. Я рада, что их больше нет.
Они посмотрели друг на друга, испуганные словами, которые только что сказались. Потом стали смеяться.
