Оно прокатилось, но не исчезло.
Это позже Дед начал излагать всякие дурацкие теории. Насчет того, что Оно охотилось вначале за крупными объектами, поэтому погналось за «уазиком», а мы с Комаром показались слишком мелкими.
Но другие-то мелкими ему не показались...
Гоблин не привык убегать от собственной машины, вот в чем засада! Он любил ее, собирал и разбирал в темноте. Он просто не мог себе представить, как это так — бросить родимое железо посреди дороги! А потом, когда он увидел перед носом собственное отражение, мышцы вытолкнули его из сиденья, но было уже поздно. Видать, он дальше нас ушел от питекантропов, а это не всегда хорошо.
Я вылез из ямы на четвереньках. Сержант сидел на кочке, обеими руками сжимая автомат. Мираж пропал, будто его и не было.
— Нильс, ты слышишь? — Шепот разносился, как в каменном колодце.
— Я ничего не слышу.
— Аналогично. Кроме тебя.
Рубашку на мне можно было выжимать. На первый взгляд, ничего не изменилось: сосны еле заметно раскачивали лоскутки лазури, между ними ползали пузатые облака, от прогретой земли поднимался одуряющий запах жизни. Но полностью пропал ветер, установилась томная липкая духота, и с каждой минутой температура продолжала расти. Слышно было, как с сухим шорохом осыпалась кора, как прожужжал заблудившийся слепень, как стучали два наших сердца.
Мы были наглухо заперты в жарком предбаннике, но еще не знали об этом.
Я снова почувствовал приближение медвежьей болезни. Мы посмотрели друг другу в глаза. У Комара дергалась щека, руки блуждали по стволу автомата. Он хотел только одного и даже не скрывал своего желания. Он хотел, чтобы я отправился к машине и выяснил, что стало с Гоблином. То же самое я мог предложить ему.
— Нильс... ты почему побежал?
— А ты почему?
Я смотрел на дорогу, туда, где остался «уазик». Отсюда, из зарослей, были видны задние распахнутые двери и китель Лазарева, наброшенный на спинку водительского сиденья.
— Нильс, как ты думаешь...
— Я не знаю. Никогда о таком не слыхал.
— Ты тоже испугался, да? — осмелел сержант. — У меня просто крышу снесло... сам не пойму, как такое получилось...
— Пошли вместе? — Я протянул ему руку.
Комар закивал и тяжело поднялся. Вся задница у него была в раздавленной чернике. Только разогнувшись во весь рост, я осознал, насколько стало жарче; с меня лило в три ручья. Как будто Земля переместилась ближе к Солнцу. И по-прежнему в ушах звенела враждебная тишина. Обычно хоть какая-нибудь птаха да кричит, кукушка там, или дятел долбится...
Но в раскаленном воздухе только переливалось жгучее комариное гудение. На кустик уселась желтокрылая бабочка, я следил за ней, пока мы перелезали через бревно. Следил, потому что это было единственное живое движущееся пятнышко в застывшем зеленом частоколе.
— Погоди, — вдруг сказал Комар.
До машины оставалось всего ничего — пара метров, но Лешку я так и не заметил. Темное стекло отсвечивало, мешали открытые задние дверцы. Я представил себе, как Гоблин хихикает над нами, скорчившись на переднем сиденье, и тут же отбросил эту мысль. У Лешки с юмором всегда было туго.
— Ты что, оглох? — просвистел сержант. — Радио...
Радио шумело. Пару минут назад оно исправно бормотало на «Ретро»-волне, а теперь издавало лишь легкое волнообразное потрескивание.
— И дорога тоже... Не слыхать дороги.
Комар застрял на месте, с силой прикусив зубами нижнюю губу. Внезапно я, не к месту, представил его маленьким. Наверное, в ту минуту мы оба походили на пятилетних, описавшихся от страха, детей. И главное — что мы оба не понимали причин собственной паники.
Ведь ничего страшного не произошло.
Мы успели отъехать от шоссе каких-то двести метров. В этом лесу потому и невозможно заблудиться, что круглые сутки посвистывают машины.
Посвистывали. До того, как пролетело стекло.
— Я не могу... — Сержант облизал белые губы. — Нильс, я не могу к нему...
И я пошел один. Автомат, на всякий случай, положил на локоть.
Гоблина раскроило пополам. Нам для компании осталась лишь нижняя часть туловища. Его ноги до сих пор упирались в педали, на брюках сохранилась пряжка ремня, а выше — сантиметров пять форменной рубашки. Еще выше торс был отпилен наискосок, по диагонали, очень аккуратно, демонстрируя нам внутренности желудка и позвоночник в разрезе. Все, что выше пояса, исчезло. Сиденье, двери и прочие детали автомобиля сохранились в полном порядке. Словно тот, кто это натворил, влез в салон с циркулярной пилой, аккуратно сделал свое дело и забрал с собой нужные ему части. По лобовому стеклу медленными каплями стекала кровь.
За спиной у меня раздался шорох. Я с трудом оторвал взгляд от того, что минуту назад было младшим сержантом Лазаревым. Комар упал на колени и выворачивался, как дамская перчатка.
Я малость подумал и присоединился.
ЕСЛИ В ПОЛЕ ВИДИШЬ ЛЮКИ —НЕ ПУГАЙСЯ, ЭТО ГЛЮКИ.
Я спокойный человек, да?
Слушай, я очень спокойный человек, мамой клянусь. Никогда не начинай драку первым, так отец меня всегда учил, пусть пухом ему земля будет. Отец мне очень много умного передать старался, но мы, когда молодые, старших не слушаем. Нам кажется — что они, старые, могут понимать, да? Но кое-чему отец меня научил, например — не дергаться резко, если опасность. У нас в Дербенте, где я рос, надо учиться вести себя аккуратно, иначе легко на нож угодишь. Надо знать, с кем и как разговаривать. А если ни в чем не виноват, убегать тоже нельзя. Когда человек бежит, собака всегда догнать хочет — так мой отец говорил, пусть земля ему пухом будет.
Поэтому я не стал убегать, когда милицию увидел. Я ничего не украл, документы в порядке, а голубику собирать еще закон не запрещает, да? Я даже не стал от них отворачиваться, хотя, если честно, очень хотелось. А когда они остановились, тут я вспомнил, что документы в пиджаке остались, а пиджак — в коттедже, в нашей комнате, где мы с ребятами вещи храним.
— Эй, мужик! — закричали они. — Подойди сюда, пожалуйста!
«Пожалуйста» сказали, я и подошел. Вот смешно, Да? Не жалею, что так вышло, что послушался их, а мог ведь убежать. О полном бидоне голубики жалею... Теперь где мы ягоду возьмем? Нету больше го-лубики, и леса нету, и ничего...
Как их машину увидал, мамой клянусь, мне сразу нехорошо стало. Кровь на стекле растертая, и на па-нели приборной тоже. И парень, который за рулем, не в себе мне показался, да. Сержант, беленький такой, a зрачки — во весь глаз, точно накурился. Я видел, отчего люди так крепко двумя руками за руль держатся. Когда руки оторвать боятся, когда руки ходуном ходят. Ну, я в жизни всякого насмотрелся, да?
