* * *
Бог, однако, временил.
* * *
Минули лето, осень, зима. А ранней весной, под Благовещенье, когда, радуясь первому пригревшему солнцу, деревенские скинули с себя тяжелые зимние одежды, стало ясно, что собирается Светлана подарить Петру наследника... И в то же время объявилась на деревне цыганка. На ней, как тому и должно быть, красовались цветастые юбки, яркая атласная блузка, меховой, вполне приличный тулупчик и пестрый платок на плечах. Аспидно-черные до неестественности, гладкие волосы резко оттеняли черты ее; бледного и красивого лица - черные стреловидные брови, большие темно-карие глаза, прямой, словно вырубленный, тонкий нос. Когда она улыбалась, меж алых губ сверкали голубовато-белые зубы. На шее цыганки густо бряцали ожерелья, на пальцах поблескивали перстни, в ушах покачивались золотые кольца-серьги. Говорила она приятным мягким голосом, с шутками-прибаутками. Все в ней было до того цыганское, словно напоказ. Словно специально, чтобы прикрыть нечто, не ускользнувшее все же от наблюдательных постничай. Во-первых, пришла цыганка совершенно одна: ни табора, ни даже отдельных ее соплеменников в округе не было слышно. Во-вторых, по-цыгански она не говорила, даже когда перемежала речь прибаутками. И сам язык ее был несколько странный: с одной стороны, нет-нет да и проскакивали мудреные или слишком книжные слова, с другой - были в нем звуки какого-то гортанного, но явно не цыганского выговора. Кроме того, в руках ее был не тряпичный узелок, а баул из кожи, а на ногах высверкивали из-под длинных юбок "городские" ботинки. Правда, по поводу последних мнения постничай разделились. Одни говорили, что ботинки "барские", другие уверяли, что именно в таких цыгане теперь и ходят. Так или иначе, но все сошлись на одном: если она и взаправду цыганка, то странная какая-то. И это еще более насторожило. Бабы, едва завидев ее, позагоняли детей в избы, мужики, хотя и продолжали работу, косились на пришелицу острым оком. Цыганка же ходила по дворам, предлагала погадать, как того и ждали попрошайничала. Но главное - зорко все оглядывала, ко всем словам прислушивалась. "Гляди, стащит чего-нибудь",- переговаривались бабы, пряча подальше скарб да тряпки, встречали гостью настороженно, а то и вовсе прогоняли сразу. Цыганка не обижалась, скорей всего и не рассчитывала на иной прием, переходила к другому двору. Кое-кто все же выходил ей навстречу, что-нибудь выносил - картошки ли, хлеба ломоть, кусочек сала. Она ни от чего не отказывалась, все/аккуратно складывала в свой баул и заводила разговоры. Егору, у которого четыре девки были, она мальчонку предсказала; Прасковье, у которой в зиму бычок околел, пообещала телку к осени; пропившемуся намедни Митрофану-клад найти посулила. Первую ночевку цыганка провела неизвестно где, на вторую ее пустил-таки в кузнецу Филипп. А на третий день она исчезла, удивив всех тем, что так ничего и не стащила. Кое-кто вроде видел, что подалась она к Лесному озеру... С тех пор цыганка в деревне не появлялась. Но детишки, ходившие в лес, говорили, что слышали бархатистый и грудной - явно не Светланин - голос и смех на озерке и в бору. А плутоватый Митрофан, однажды поперший хмельным в лес клад искать и там уснувший, рассказывал, что видел, как любилась цыганка с Петром. "Эх, пригожа ж, ох, красива баба!.." - восклицал он, округляя глаза и разводя руками. Мужики посмеивались: "Тебе спьяну и не то привидится...", бабы отмахивались, как от мухи, и пробовали выведать что-нибудь у Светланы. Но та в последние свои приходы в деревню была молчалива, озабоченна, болезненна. Видать, тяжко давалась ей беременность. А вскоре она и вовсе перестала приходить. Так и осталось все с цыганкой неясным пересудом... А перед самым Возненсением - заканчивали уже последние посевы - к Агафье заявился поздним вечером Петр. Схватки начались у Светланы. Агафья не мешкая метнулась за бабами - и к Лесному. Ох, и мучилась бедная Светлана, мальчонку уже мертвым родила и, видно, смилостивился бог - принял и ее. Так и схоронили потом рядом... В избе - клялись после бабы - следов цыганки не видать было, а вот вокруг вроде как ходил кто-то все время... И в ту же ночь еще большая верба, которая стояла на самом берегу Большого озера, напротив Прокопова дома, вдруг в воду упала...
* * *
Петр так и не казался в деревню - отшельничал на Лесном. Хотя парни, ходившие перед Троицей в лес за березками, слышали от озера азартный и развеселый бабий смех, так и не нашлось в Постничах настырных, чтоб точно выяснить - один Петр живет или с цыганкой. А после Иванова дня, когда перед петровскими праздниками стоял пост, грянула буря. Сорвалась она вечером, неожиданно и свирепо. Всю ночь дождь лил как из ведра, молнии терзали небеса, гром катался по земле. Ярый ветер с треском валил на землю деревья. Многие из постничай в ту бурную ночь слыхали сквозь вой ветра лютое рычание и жалобные вопли о помощи. А когда утром стало сразу тихо-тихо и заблестело солнце, сошлись бабы и с замиранием делились ночными страхами. Поскольку дул ветер со стороны Лесного, так и решили, что в ту ночь Петр цыганку мордовал. Теперь уж бояться стали ходить на Лесное, прокляли Петра и вбили кол в тропинку, ведущую к нему. Увидели Петра в деревне лишь через месяц.
* * *
В Постничах уже отаву косили, когда появились там урядник из волости и с ним двое с ружьями. Заволновались деревенские. Мало кто из них в жизни видел чинов таких... И свары здесь бывали, и драки - по-деревенски жестокие, но сами разбирались во всем. Прибывшие, однако, никого не тронули, явно заранее все решив, сразу направились к Лесному озеру. Ввечеру провели по деревне Петра - без обуви, расхристанного. И увели, ничего не объяснив. И снова забурлили Постничи, обсуждая. Так ему и надо - каторжнику беглому, - приговаривали бабы. Мужики покряхтывали в бороды: "Вот и селись незаконно..." И только Митрофан, опять напившись, вопил во все горло: "Утопил!.. Утопил, нечестивец, цыганку! Она ж мне клад обещала! Иде ж искать яво теперича?!." Пытались бабы его успокоить: "Уймись, Митрофан. Почем ты знаешь про то?" А он лишь пуще завывал: "Знаю! И-зна-а-ю-у!" А еще через неделю - уже рожь жали - сгорела изба Петра на берегу Лесного.
* * *
Случился пожар глухой ночью, и отблески его были видны далеко в округе. Кое-кто из постнических бросился было на сполохи, но никто не подошел постояли неподалеку, посмотрели, да и разошлись, перекрестившись. Никто сразу и не заметил, что с той ночи на три дня пропал одинокий Митрофан. А на четвертый его - забившегося в беспамятстве в стог сена, подобрал Егор. Митрофан был здорово чем-то напуган. У него дрожали руки, тряслись губы, и он, хотя был совершенно трезв, не мог сперва вымолвить ни слова. Только когда отпоил его Егор квасом и самогоном, Митрофан сбивчиво рассказал, что с ним произошло.
