— Вы не боялись, что случайно обопретесь на что-нибудь и пораните Зялью?
— Нет. Я спал в кресле, чтобы не повернуться неловко — а во время работы запрещал себе забывать, что при мне живое существо. Разговаривал с ней, чтоб не забыть. Вспомнил массу всяких пустяков, которые рассказывают земным детям… ну знаете: «Сорока-ворона кашку варила…» — сам удивляюсь, откуда оно полезло… В общем, Зялья жила у меня в кармане, почти как в материнской сумке — я ее вынимал только, чтобы очистить карман и продезинфицировать… ахонки, конечно, вычищаются иначе, их члены Стаи чистят, но у меня другой возможности не было…
— Я понял, господин Сибирцев. Это довольно изобретательно. Что же дальше?
— Мы с Гн-Ктангом проверили систему жизнеобеспечения и связь. Поняли, что нам повезло… относительно, конечно: часть Мамы, ответственная за регенерацию кислорода, кондиционирование и очистку воды, уцелела. Передатчик молчал. Мы решили, что связь убилась, но позже поняли — дело не в передатчике, а в атмосфере, гасящей сигнал.
— То есть, оборудование уцелело?
— Да. Требовало ремонта и отладки, но работало. Правда, в создавшемся положении этого оказалось мало. Нам надо было запустить зонд, который вывел бы на орбиту спутник с передатчиком, запрограммированным на сигнал СОС и наши координаты — или уж поднять на орбиту сам звездолет, но этого-то мы и не могли. Во время экстренного торможения Гн-Ктанг погасил реактор.
— И в течение двух следующих лет вы занимались ремонтом?
— Да. Долго?
Как все быстро рассказывается… и как невероятно долго было это прожить! Как мы играли в шахматы с Гн-Ктангом и слушали, как аммиачный ураган швыряет песок и камешки в обшивку «Денеба»… Как Зялька ползала по моей койке, накрытой покрывалом — очень ловко, опираясь на локотки и задние лапки… как мы в ангаре ее летать учили — больше нигде не разлетаешься… Она уже в год шустро бегала по коридорам — глаз да глаз; хорошо еще, что страшно любила сидеть у меня за пазухой и слушать всякий вздор — сказки — а то могла легко попасть в переплет… Ахонцы не особенно дисциплинированы…
— Гм… не знаю, как вам ответить. Мне представляется, что долго. Но я не слишком хорошо представляю себе характер повреждений — да и специфику вашей работы, господин Сибирцев. Впрочем, это уже не входит в мою компетенцию. Меня больше интересует следующее. Вот вы с господином Гн-Ктангом законсервировали трупы для захоронения их в космосе, потом — чинили фонящее оборудование звездолета и запускали реактор… а в это время в кармане вашего комбинезона находилось живое и разумное существо. Неужели нельзя было поселить Зялью где-нибудь в безопасном месте? Приспособить антигравитационный контейнер, что ли…
— Немного неточно, господин дознаватель. Во-первых, близость живого существа для маленького ахонца не менее принципиальна, чем тепло и пища. А во-вторых, в моем кармане Зялья прожила около трех месяцев — это штатный срок, который требуется ахонцу для окончательного формирования и начала жизни вне сумки. Дети же растут — за это время Зялья выросла и перестала помещаться в мой карман… как ей и полагается, впрочем. Но поскольку ахонцы — существа, очень нуждающиеся в обществе, Зялья все время находилась поблизости… на плече у меня висела или сидела за пазухой. Это, между прочим, тоже штатно — маленькие ахонцы иногда до года за мать цепляются.
— То есть — Зялья воспринимала вас как свою мать?
— Да нет… она воспринимала меня как меня. Когда научилась говорить, начала называть меня Тясь, в смысле — Стас. Ахонцы психически устроены иначе, чем люди… они развиваются в чем-то намного быстрее и память у них лучше. Другими словами, свою маму, Тьянью, Зялья помнит. И Стаю помнит — она мне говорила, что хорошо помнит ощущение от… она это назвала «много-много всех вокруг».
— А как она общалась с Гн-Ктангом?
— Осторожно. Она его побаивалась. Наверное, чувствовала его электрические органы на расстоянии. В общем, я не помню случая, чтобы Зялья на нем повисла, когда училась летать. Она говорила: «От дяди Тянга усам щекотно», — а их усы — это вибриссы с целым рядом сенсорных функций… В общем, она общалась, но на расстоянии. Кажется, его это огорчало — он ее любил… но с другой стороны, Гн-Ктанг так боялся случайно ей повредить, что не пытался ее приваживать. К тому же, реактор чинил именно он, он же запустил — конечно, у крыльев хорошая антирадиационная защита, но мы перестраховывались… ребенок, знаете…
— Гн-Ктанг умер от лучевой болезни?
— Гхм! Простите, господин дознаватель, уж очень это нелепо звучит. Как «рыба утонула» или «пингвин простудился». В силу условий на нашем корабле Гн-Ктангу хронически не хватало жесткого излучения. Он от этого… ну не то, чтобы страдал, а скучал, как петербуржец — по солнышку. Он реактор чинить ходил, как в солярий, у него настроение резко повышалось, общий тонус… Я довольно много общался с кундангианцами, так вот — рыцари обожают всякие эффектные побрякушки, и один новенький в косморазведке очень возмущался, что ему запретили носить любимый амулет. Ну, знаете, кусочек породы с частичками плутония, жутко фонящий. Отобрали у рыцаря частицу родной земли… мы ему еле объяснили, что к чему — так у него в голове не укладывалось.
— Забавно. Но что же с ним случилось?
— Ох… не знаю. Наверное, есть протоколы вскрытия всех погибших на «Денебе» — вот и почитайте. Я не могу; у меня такое чувство, что я в этом отчасти виноват. У нас же не было настоящих приличных диагностов, только маленький диагност в аварийной аптечке — настроенный на землян, в основном… Гн-Ктангу нездоровилось после катастрофы — что-то он себе повредил, что мы не могли вылечить вне стационара. От радиации ему легчало… а может, оттого, что он снимал в реакторном отсеке свой комбинезон, «позагорать», как он говорил… Я надеялся, что ему поможет врач-ксенолог или доктор с Кунданги, когда мы выберемся — он не выглядел, как смертельно больной и почти не жаловался…
Он был гордый, как ему полагалось по статусу. Демонстрировать слабость для рыцаря непростительно низко — а он был настоящий рыцарь, с гербом и Священным Цветком Дгор на пряжке. Он видел Королеву — любил об этом пораспространяться, а вот о своих болячках помалкивал. Я слишком часто видел, как он останавливается, зажмуривается и трет виски. «Стас, я в порядке, просто устал немного». А я знал, что его «нехорошо» — это состояние, которое любой другой назвал бы «хреново, подыхаю». Я знал — и мне было ничего с этим не сделать.
Он был механик и электронщик милостью Божьей; если бы не Гн-Ктанг, мы с Зялькой навсегда остались бы на том камне без признаков жизни. Он оживил наш искалеченный «Денеб», поднял его, как маг поднимает палую лошадь, чтобы вынесла с поля боя — заставил оторваться от поверхности чужого мира — и умер во время набора скорости, тихо и несправедливо. Я до сих пор так с этим и не смирился…
