Я спросила с большим тщанием:
— Когда Бландинг засек пришельцев, и верят ли ученые, что это те же самые пришельцы, что явились сюда в июле 2002 года?
— Вчера. Да. Ты должна либо мыть Робина, либо не мыть, а не бросать важную родительскую работу в самом разгаре. — И он покинул помещение.
Я прополоскала Робина, завернула его в громадной, посеревшее от старости полотенце и положила ребенка на пол. Он улыбался мне; такой добродушный по природе ребенок. Я дала Люси и Лему, слишком маниакальным к сладостям, по одному печенью, отложенному про запас, и включила интернет. Аватара Трубача, которого кто-то создал слегка похожим на картинки Честного Эйба Линкольна, была в разгаре сообщения, передавая, должно быть, наспех скачанные архивные съемки из устаревших сайтов.
Показывали тот маленький, оловянного цвета космический корабль, что приземлился на коровьем пастбище дяди Джона двадцать пять лет назад, и Киру, выходящую из него с выражением изумления на маленьком личике. Боже, да она была чуть старше Люси и Лема. Показывали корабль, стартующий прямо вверх, мимо армейского вертолета. В тот раз ни следящие телескопы, ни спутники не засекли судна большего размера, ни прилетающее, ни уходящее… либо наша технология теперь улучшилась, либо у пришельцев другой план игры. Теперь экран переключился на картинки с Бландинга, которые выглядели всего лишь точкой в пространстве, пока компьютеры не увеличили ее, снабдив графикой и «искусственно добавив» различные воображаемые внешние виды, трассы и другие спекуляции. Посреди объяснений, даваемых строгим голосом «Авраама Линкольна», я уловила, что траектория судна закончится на том же коровьем пастбище, что и в прошлый раз — если, конечно, она не изменится — и что прибытие на Землю ожидается через тринадцать часов семь минут.
На экране появился китайский генерал, объявивший в переводе, что Китай готовится сбить нарушителя.
— Мама! — пронзительно завизжала Люси. — Мое печенье кончилось!
— Не сейчас, дорогая.
— Но у Лема осталось его печенье, а он не хочет делиться!
— Погоди минуту!
— Но мама…
Интернет резко выключился. Интернет.
В потрясающей жутковатой тишине раздался голос Лема, почти заглушивший голос его сестры:
— Мама! Я слышу какие-то сирены…
* * *
Три дня хаоса. Я никогда не верила, что паника — древнеримские уличные бунты, полностью вышедшие из-под контроля, убийственная паника — может случиться в Соединенных Штатах, в серых городах, вроде Рочестера, штат Нью-Йорк. Да, случались периодически расовые бунты в Атланте, краткие периоды грабежей в Нью-Йорке или военной истерии в Сан-Франциско, однако национальная гвардия живо изолировала их в тех районах, где насилие и так было образом жизни. Но эта паника охватила весь город Рочестер — в холодном феврале, и, следя по интернету, когда вообще работали установленные камеры сайта, я испытала сюрреальный ужас. Ведь предполагалось, что это Америка.
Людей публично обезглавливали на лужайках музея искусств, их дыхание застывало в морозном воздухе за секунду до того, как из их отрубленных голов в сторону камеры хлестала кровь. Никто не мог сказать, почему их казнят, и есть ли вообще этому причина. Здания, которые национальная гвардия защищала от бомб китайских террористов, взрывались обезумевшими американцами. Любого американца китайского происхождения или похожего на китайца, или просто, по слухам, происходившего от китайцев, так зверски избивали, что отвращение возникло бы и у четырнадцатого века. Мертвый изрубленный ребенок был брошен на пожарной лестнице четвертого этажа и валялся там целые три дня, расклевываемый птицами.
Я держала детей в тесноте ванной комнаты, где не было окон для битья. Или для заглядывания. Электричество отключилось, потом включилось, потом отключилось совсем. Перестали подавать тепло. Дэвид оставался у окна гостиной на случай, если в здании начнется пожар и у нас не останется другого выхода, кроме эвакуации. Даже во время этого ужаса он все преуменьшал и критиковал:
— Если бы ты запасла больше еды, Эми, может быть, детям не надо было снова есть овсяные хлопья.
— Тебе никогда не удавалось держать их спокойными и тихими.
Спокойными и тихими. Вороны на пожарной лестнице выклевывали глаза мертвого ребенка.
Как только Люси, Лем и Робин наконец-то засыпали, я включала радио. Бунты взяты под контроль. Нет, не взяты. Президент мертв. Нет, жив. Президент объявил чрезвычайное положение. Массивная биоатака на Нью-Йорк. Нет, на Лондон. Нет, на Пекин. За этими атаками стоят китайцы. Нет, у китайцев бунты похуже наших, их текущий хаос смешался с хаосом их предыдущей гражданской войны. Именно эта гражданская война разрушила три года назад китайско-американский альянс. А потом во время своих гражданских переворотов китайцы атаковали Аляску. Может быть. Даже сеть международной разведки не была полностью убеждена в том, кто же именно выпустил в Анкоридже крыс, зараженных бубонной чумой. Однако, Белый дом объявил, что китайские эксцессы стали непереносимы для Западного мира.
Я не вижу, какие из эксцессов могут быть еще хуже.
А потом все кончилось. Армия справилась. Или, наверное, хаос самоорганизовался, как некая разновидность чумы, и просто завершил свой курс. Все оставшиеся в живых были к нему уже иммунны. Выждав еще неделю, Дэвид и я — но не дети — вышли из нашего здания в руины, чтобы начать выстраивать заново некое экономическое и общественное существование. Мы никогда не оставляли детей одних, но даже так Дэвид нашел изолированный случай, чтобы сказать, выражая негодование каждым членом собственного тела: «Именно ты хотела иметь детей. Я не знаю, как далеко я могу зайти в оплате твоего неверного суждения».
Вот когда я получила e-mail от Киры.
* * *
— Почему ты пришла? — спросила меня Кира.
Мы смотрели друг на друга в федеральной тюрьме в горах Катскел к северо-востоку от Нью-Йорка. Тюрьма, построенная в 2002 году, была произведением искусства. Ничего не могло проникнуть ни внутрь, ни наружу, включая бактерий, вирусов и даже радиацию. Кира сидела напротив меня, испуганная женщина, которая в действительности находилась на расстоянии двух миль, запертая в какой-то камере, которая, наверное, выглядела совершенно не похоже на ее голограмму в центре для посещений.
Я медленно произнесла:
— Я не могу сказать, почему я пришла.
Это было правдой. Или, вернее, сказать-то я могла, но здесь было смешано так много мотивов, что ей никогда не понять. Потому что на эти два дня мне удастся уйти от Дэвида. Из-за детства, что мы с ней делили, неважно насколько отравленном случившимся, тем не менее сейчас напоминавшем мне Аркадию. Потому что я хотела увидеть Киру униженной, страдающей, как когда-то из-за нее страдала я. Потому что у меня была некая безумная идея, такая же сумасшедшая, как хаос, в котором мы жили две недели назад, что, может быть, у нее находится ключ к пониманию необъяснимого.
