В воображении возникла аллегория войны: я вспомнил, как стоял на огромной равнине Шонетка, надо мной было черное, усыпанное сверкающими звездами ночное небо, а мои солдаты бродили среди миллионов вражеских тел, отделяя мертвых от живых. Естественно, первых оказалось большинство. Ну, давайте же быстрее! Сделайте свое дело, и мы отправимся домой, назад на Боромилит, к нашим наложницам. Зарабатывайте свой хлеб, мальчики и девочки!
Но это небо…
Мой Бог, что это было за небо! Безоблачные горы устремлялись ввысь, вырывались из объятий ночи, сумерек, пытаясь пробиться прямо в солнечный, светлый день. Они были похожи на огромный мир, созданный из величественных Золотых башен, словно город богов плыл в пустоте над нашими головами, а сами боги смотрели вниз, на нас, на наши дела, верша свой высший суд.
А вокруг лежали мертвые враги, их тела напоминали сгусток тусклого тающего снега. Тучи мертвецов, уже не способных оценить великолепия неба. А может, лежа на поле боя и истекая кровью, они в последний раз угасающими глазами вглядывались в него, стараясь сохранить в памяти совершенство его форм, и зрелище сумеречных или голубых небес хоть ненамного, но все же облегчало их муки. А может, наоборот, делало уход из жизни драматичным и трагичным.
Слава Богу, этого мне не суждено узнать. Сейчас здесь, на Боромилите, сидя на вершине высокого холма и глядя на открывающийся взору вид крепости и города, мы заканчивали ужин. Стараясь облегчить мне послеобеденный отдых, Хани придвинула кресло ближе ко мне и поглаживала своей маленькой нежной ручкой мою мускулистую, загрубевшую десницу.
Она находилась со мной уже несколько лет и поэтому прекрасно знала мои привычки. Но все же девушка отлично понимала, что не сможет вечно оставаться моей любимицей.
Каждый день пребывания на базе — еще один выполненный пунктик в их контрактах, еще один шаг к лучшей жизни по возвращении домой. Я слышал, как некоторые люди называют систему наложниц рабством. Но считаю, что работа есть работа.
Горизонт осветила яркая вспышка, она ширилась, росла, затем вдалеке ухнул громовой раскат. Мне никогда не надоест смотреть на эту картину.
Космопорт также осветился огнем — яркий свет крохотными бриллиантами рассыпался по черным камням посадочной площадки, ракета кружилась на собственной большой орбите, звук нарастал, и вскоре я имел возможность различить шум и треск двигателя. Судно на полной скорости, подвергая бортовой груз нагрузке в 9 или 10 g, оторвалось от земли, быстро набрало высоту и покинуло гостеприимные объятия планеты. Огонь, пламя, огромный столб в небе… Длинный хвост водородного пламени, моргнув, исчез, когда корабль миновал отметку, где горение поддерживала атмосфера, и сменился ярким желто-белым свечением. Это водородная плазма выходит из сопла, теснимая ядерной турбиной. Неэффективно, зато практично. Где-то наверху ракету ждал звездный корабль.
А мы, наивные души, раньше называли наши ракеты звездными кораблями. Идиоты, потому как лучшее название для них — выдолбленное из дерева летающее каноэ.
Хани переместила руку — теперь она нежно поглаживала бедро. Ей уже известно, что рано или поздно я закончу любоваться закатом.
Стояла чудесная темная ночь, и мы, уставшие и вымотавшиеся за день, лежали в моей большой, удобной постели. ГладкаяJ влажная спина девушки прижималась к моей груди. Я обнял Хани, поместив ноги между ее бедер. Можно было ощутить биение сердца девушки, будто внутри нее барабанщик неумолимо отстукивал боевой марш. Я все еще бодрствовал, поэтому она не имела права засыпать и ожидала, когда оживут мои руки, придет в движение мое тело, касаясь ее изящной фигуры.
Интересно, поступлю ли я таким образом. Гибкое тело Хани, ее маленькая, упругая грудь, гладкая кожа всегда возбуждали меня, придавая силы, заставляя сделать больше, чем рассчитывал. Я смотрел на ее лицо, смутно видневшееся в беспросветном мраке ночи, медленно двигавшееся в ритме нашего танца любви, заглядывал в ее глаза, огромные, темные и серьезные. «Все ли я правильно делаю? — казалось, спрашивали они. — Ты счастлив со мной?» Ответ положительный на оба вопроса, если, конечно, есть на свете такая вещь, как счастье. Интересно, а что Хани сама думает об этом? Легкая улыбка, иногда появлявшаяся на ее губах, искорка удовольствия, мелькавшая на лице, капельки пота на лбу и верхней губе, маленькая ручка на моей ягодице, когда она лежала, поглощая мой оргазм, позволяли мне полагать, что ей приятно.
А. может, Хани думала, что в один прекрасный день все закончится, и она вернется домой на свой тропический остров с карманами, полными денег.
Больше ей уже никогда не придется лежать под громрздким белым мужчиной, что стонет и вздыхает, когда его семя извергается в нее.
Эту наложницу мне, если честно, ни с кем не сравнить. Я помню и о Дженис и Мире, моих бывших пассиях, сейчас, наверно, спящих где-то в других лачугах. Может, они радуются, что я приглашаю к себе Хани гораздо чаще, чем их. Хорошая штука — свободная любовь — никаких обязательств. А насчет преимуществ моего внимания: еще можно поспорить.
Не исключен и такой вариант, что индонезийка сожалеет о моей привязанности и неусыпном внимании к ней. Хани прекрасно известно, что мои бывшие наложницы вернуться домой такими же богатыми, как и она, хотя ей приходится много работать, а они могут спокойно спать в своих узеньких, уютных постельках.
Это было много лет назад. Алике… Ее звали Александра Морено. Высокая, тоненькая девушка-подросток, угловатая, с копной вьющихся черных волос, серьезно-вопрошающими черными глазами, порождение мира, лежащего в руинах…
Кем мы станем, когда вырастем? Этого не знал никто. Мир рассыпался прахом еще до того, как мы повзрослели, чтобы строить такие планы.
Мы гуляли с Алике рука об руку, глядя на полную луну, на большой темный шрам на ее поверхности, совсем недалеко от Тахо, где однажды что-то взорвалось, осветив спутник ярко-голубым пламенем.
Мы бродили по ночным руинам, задрав головы, любуясь мертвенно-голубой Луной, не замечая мерцающих обломков человеческих космических кораблей, обреченных на бесконечное скитание по орбите. Вечная память о тех, кто погиб, защищая родную планету…
Мы сидели на какой-то вечеринке, забившись в угол, накачанные сигаретным дымом и ликером, целовались; активно работая языками, лаская друг друга, пытаясь разобраться в анатомическом строении партнера.
Я хорошо помню ту весеннюю ночь, заросшее сорной травой поле недалеко от развалин нашей школы. Расстелив старое одеяло, мы сбросили одежду и начали испытания.
Нам все казалось необычно волнующим, ужасно пугающим, но тем не менее прекрасным… Алике широко распахнутыми глазами смотрела на меня, когда я взобрался на нее, давая мне ясно понять, что напугана, но не желает останавливаться.
