- Вот они, часики, спасибо, что зашли, - все так же ласково пропела старушка. - Вас Егор Иваныч направил? Дай бог ему здоровья.
Небольшие настольные часы стояли на этажерке, покрытой вышитой салфеточкой. Немецкая работа, похоже, конец девятнадцатого века. Может, чуть позже. Циферблат потускнел, поцарапан. Ага, ручка сверху явно от других часов. Трещина на корпусе.
- Ни за что не продала бы их! Василий Евграфыч, муж мой, уже шесть лет как помер, царствие ему небесное, очень эти часы любил. Прямо надышаться на них не мог. Умирал, все просил меня: ты, говорит, береги эти часы, они особенные. А если уж придется продавать, только хорошему человеку. А я б их и сроду не продавала, да вбила, дура старая, себе в голову: куплю дочке цветной телевизор. Вот вбила - и ничего не могу с собой поделать...
- Вы разрешите, Екатерина Григорьевна?
- Смотрите, смотрите, часы хорошие, вы не беспокойтесь.
Николай Аникеевич осторожно снял часы с этажерки, поставил на стол под абажур и открыл заднюю крышку. Пыли, пыли, только что паутины не было. Винегрет, сборная солянка. Механизм был явно французский, с массивными платанами без вырезов.
- И сколько вы за них хотите?
- Сколько? - старушка напряженно смотрела на Николая Аникеевича и испуганно моргала. - Вот телевизор я решила цветной дочке купить. Сын у нее, внук, значит, мой, в неприятность попал... По строительной части. Адвокат все обнадеживала, обнадеживала, портфельчиком помахивала, шилохвостка, а на суде три года дали. Ктой-то там на мертвых людей выписывал...
- Мертвые души.
- Ктой-то там, говорю, на мертвых людей выписывал, а Феденьку, вишь, посадили. Двадцать девять лет, не курит, не пьет, не женился еще, бабулей меня зовет. - Старушка привычно всхлипнула, жалобно сморщила нос. - Вот и вбила себе в голову: куплю дочке цветной телевизор, так она, бедная, убивается... А вы смотрите, смотрите, часы очень даже хорошие.
- Я вижу, Екатерина Григорьевна. Вы только меня поймите правильно: я ведь человек незаинтересованный. Я был у вашего соседа, и он просил зайти к вам.
- Спасибо, спасибо ему. Очень хороший человек Егор Иванович.
- Часы на ходу, довольно старые, но кто интересуется теперь антикварными часами? Только коллекционеры, иностранцы, которым некуда девать здесь деньги, и наши отечественные богачи. Тоже ищут помещения капитала. Понимаете?
- Да, да, - торопливо кивнула старушка, испуганно моргая. - Но вы не сомневайтесь: часы даже очень хорошие.
- И всем этим людям нужно что-то необыкновенное, стильное. Сейчас, например, в моде английские часы, "Нортон" там, "Мапин" или что-нибудь вроде этого. А ваши... корпус и циферблат от немецких часов, механизм французский, ручка на корпусе вообще, по-моему, самодельная. Вот ведь в чем дело...
- Ходят они хорошо, - робко сказала старушка и просительно посмотрела на Николая Аникеевича.
- Так что ходят? Это ж не главное. Купи будильник за пять рублей, он тоже хорошо ходить будет.
- А покойный муж все говорил: это, Катя, очень даже отличные часы...
- Я понимаю, Екатерина Григорьевна...
"Жаль, конечно, старушку. Это все профессор, - с неожиданной злобой подумал Николай Аникеевич, - заморочил бабусе голову. Сколько стоит цветной телевизор? Рублей шестьсот. А за этот хлам, если его вообще поставят на улице Димитрова, рублей триста - триста пятьдесят дадут максимум. Значит, если брать их у старушки, то самое большее за две сотни. Два стольника, как говорит Витенька. Да и вообще не стоит связываться. Старушка будет переживать, что я ее обманул, а профессор будет ее подзуживать: он, конечно, человек знающий, неплохой мастер, но палец ему в рот не клади". Он мысленно усмехнулся. Интересно, ох как интересно угадывать, что о тебе люди думают.
Но надо идти. Он посмотрел на свою золотую "Омегу". Ого, уже восемь, пора домой. Где-то за стеной тоненько пискнули сигналы точного времени, и с последним часы на столе начали бить. Колокольчик звенел тоненько, хрустально, беззащитно, как в сказке. Хитра, однако, бабуля, ишь как тщательно установила часы, секунда в секундочку, даже точнее "Омеги" моей. Показать, как ходят.
Встать пора и раскланяться, Вера уж, наверное, заждалась. И как-то не вставалось. Сказочный тоненький колокольчик все еще звучал в ушах. "Ну, колокольчик и колокольчик, что с того, - мысленно выговорил себе Николай Аникеевич, - двести, ну, двести пятьдесят. А не отдаст - тем лучше. Возиться за сотню, искать кого-нибудь, чтобы сдал часы на комиссию - не стоит самому слишком часто ставить на свое имя, обэхээсников там больше продавцов". Старая окончательно рехнулась или просто издевается. б господи, он же совсем забыл, что в чемоданчике у него ключ от каретника. Диаметр приблизительно одинаковый.
- Вы позволите? - спросил он и достал из чемодана ключ.
Старушка смотрела на него уже не испуганно, а как бы надменно, с вызовом. Николай Аникеевич снова открыл заднюю дверцу часов. Он не ошибся, ключ подошел. Сейчас он покажет ей.
- Смотрите, Екатерина Григорьевна. Вот я вставляю ключ. В таких часах завод всегда правый.
Николай Аникеевич начал осторожно поворачивать ключ пружина, наверное, заведена - и вдруг почувствовал, как на лбу его выступила испарина. Ключ повернулся совершенно свободно, не испытывая ни малейшего сопротивления пружины. "Лопнула, - автоматически подумал он. - Ближе к наружному концу, вот валик и вращается свободно". Да, но часы шли, уютно тикали.
Николай Аникеевич всю жизнь просидел с лупой в глазу, и для него пружинные часы, идущие без пружины, были тем же самым, что для шофера прекрасно работающая без мотора машина, пишущая без чернил ручка Для канцеляриста или, скажем, приготовленный без продуктов обед для хозяйки.
Такая простая вещь, как идущие часы, никак не хотела умещаться в голове Николая Аникеевича, а звук маятника, казалось, застревал в ушах: не может быть, не мо-жет быть, не мо-жет быть... Он долго тупо смотрел на двойной пендельфедер и вдруг откуда-то издалека услышал голос: "Вам плохо?"
Николай Аникеевич потряс головой. "Вот оно в чем дело", с отрешенной безжалостностью подумал он. Не старуха чокнулась, а он. Он вдруг вспомнил долговязого парня, что всегда маршировал на углу их Варсонофьевского переулка и Рождественки, как раньше называлась улица Жданова. Высоченный и худющий, с маленькой головкой и оттопыренными ушами, он мерно вышагивал по тротуару, отдавая честь на каждом пятом шагу. Именно на пятом. Он много раз проверял, глядя из окна. Звали все его... как же его звали? Ага, Солдат. Почему-то все мальчишки боялись его, хотя Солдат никогда никого не трогал. Раз он пересилил страх и подкрался к Солдату совсем близко. И тогда он впервые увидел его глаза. Глаза были устремлены куда-то вдаль, над выщербленным асфальтом, над грохотом самодельных самокатов на подшипниках, на которых ребята съезжали по переулку, разгоняясь от самой санчасти, над домами, над городом, и на губах его играла едва приметная улыбка человека, знающего великую тайну.
