Когда на улице шел дождь, по чердаку гулял холодный ветер, такие восходили сквозняки, что кошка просила затопить печь. И там, в доме, будто слышали ее. Хозяйка тоже была с прибытком. И кошка ведала об этом. Но, не в пример кошке, котят у той родилось только два. А у нее шестеро. Так что кошка и гордилась собой, и сочувствовала хозяйке. А та, в теплом доме, может, невольно сочувствовала ей на чердаке. В холод и в дождь протапливала печь. И каждый раз кошка на чердаке плакала. Не только от того, что сквозь трещины в стояке сочился дым, а от собственных неясных мыслей, от избытка материнских чувств. А еще немного от стыда: что же это она сотворила? Покинула дом в ту самую пору, когда ей необходимо быть в нем. Как там хозяйка без нее борется с мышами? Люди ведь такие неповоротные, даже мышей не научились ловить. Это была ее, кошки, работа. Не в пору, не в пору подперло ей, примет ли, прокормит ли хата шестерых ее детей, как встретят, что подумают о ней хозяева. Боялась показаться на глаза, будто заранее предчувствовала что-то. Вот почему уже без всякой видимой угрозы порой и во сне вставала у нее на загривке шерсть дыбом, летели из нее искры.
И все же первые дни ее материнства пробежали ничем особо не опечаленные. В самом деле, что кошке в этом мире для полного счастья надо? Чтобы была своя хата, чтобы было в ней всегда тепло и мухи не кусали, чтобы лежали под боком сытые котята и имелось самой что-нибудь на зуб взять.
Все это у кошки было, а особое счастье наступало, когда в доме зажигали печь и в трубу шугало пламя. Голос того пламени достигал лежака. Лежак начинал мурлыкать, петь сам, как сытый кот, что широко и желто разлегся на чердаке. Это скребся в переходах и изгибах печи, набирая силу, огонь. Безымянных еще котиков аж подбрасывало от дарованной им жизнью ласки, и они подпевали лежаку. А кошка жила ожиданием этой благословенной минуты. Оставляла одних и шла на охоту. Разлеживаться ей было некогда. Не очень-то понежишься, когда у тебя на шее шестеро, больше о хлебе на каждый день думается.
Разной живности вокруг котиной берлоги, надо признать, хватало, по крайней мере, в первое время. Чердак дал пристанище не только кошке и ее детям. В самом низу, на первом этаже, а вернее, в подполье, безостановочно правили свадьбу, размножались и жировали в отсутствие кошки мыши. Наиболее наглые стремились приватизировать и ее жилплощадь. Но когда они, изгнанные из дома демографическим взрывом, попадали той порой на чердак, живыми их больше никто не видел.
На втором этаже... Нет, о том втором этаже кошка запретила себе думать. Там жили ее хозяева, или те, кто считал себя ее хозяевами. Пусть так оно и будет, кошка все равно хорошо знает, что она гуляет сама по себе. Хотя ее уже и тянуло к ним, она скучала по их голосу, даже ругани, безладью. А жило на том этаже много народу. Полных три человеческие семьи. И они тоже росли. Кошке было что вспомнить и у кого поучиться. Скучно, скучно жилось ей все же на чердаке. Но всему свой срок. Настанет день, и она объявится перед ними сама и шестеро ее котиков. Она докажет своим хозяевам, что тоже даром времени не тратила.
Третий этаж, ее сегодняшнее пристанище, был наиболее плотно и густо заселен. Одних воробьев - что тех китайцев, в самых непредсказуемых углах. Можно лапой, словно вилкой, доставать их из-под стрехи, где только две дранки и щель между ними. Глупая, хотя и жизнелюбивая птица - приживается всюду быстро, и плодится легко. Не менее глупые, хотя и корчат из себя невесть кого, голуби. Ходят по земле, будто матросы, вразвалочку, выкобениваясь, цирлих-манирлих, и этим цирлих-манирлихом довели себя до того, что мозги у них набекрень. Воробей - худой и без претензий дурак. Голубь - дурак манерный, жирный. И дураков тех жирных и манерных кошачьей головы не хватит, чтобы посчитать всех. Загадили чердак.
Но - печальный вывод молодой и умненькой кошки - все на белом свете имеет свой конец, все со временем катится в тартарары. Еда на то и дана, чтобы ее есть, а съев, искать новую. Ничего и никого без живота нет на этом свете. Живот правит миром.
Воробьи дураки-дураки, а соображают, не без воробьиного своего царя в голове, облетали чердак за километр. Чирикали, поддразнивали кошку где-то со двора, с деревьев, со стороны сарая. Самые отчаянные похаживали и по крыше хаты, снаружи. Один из них пристроился даже, гадость болотная, капельку белую пускать с вильчика перед самым ее носом. Пускал и заливался, щебетал, но на чердак ни ногой. И кошка могла только представлять, какой он вкусный, мягкий, да видеть его во сне. Голуби же на ее столе не переводились долго, но ни одного из них на чердаке уже не было. Кошка съела последнюю глупую голубку, что прилетела голубиться с таким же дураком на чердак к ней, растопырилась, расквохталась. Только перышки чистить стала - тут ей и амбец пришел. Она даже не поняла, что случилось. Может, думала, что этак голубок ее разошелся. Подумала радостно - и оказалась в лапах кошачьих.
И все. Не хочешь, а вынуждена отправляться на поиски чего-нибудь съестного. Три дня во рту ни макового зернышка. Котята высосали ее так, что она уже без ветра, на легких сквозняках шаталась. Кое-как спустилась с чердака на порог и скромненько попросилась в избу. Две матери глянули одна одной в глаза и поняли друг друга.
- Залетела, холера тебя бери, - сказала хозяйка. - Я вот тоже на старости лет залетела.
Кошка согласно и с искренним сочувствием облизнулась. Врать она не умела, скрывать, кривить душой не научилась. Что в голове - то и на языке. Как женщина и мать, хозяйка посочувствовала ей, укорила и накормила. Но и проследила. И вскоре следом за кошкой оказалась на чердаке:
- Батюшки-светы, да здесь целый зоопарк. Раз дала - шестерых принесла. Что делать будем?
Кошка стала лизать руки хозяйке, да так старательно, что ту на мгновение будто обожгло. Она быстренько порскнула с чердака опять в избу. Там уже во всю ивановскую голосили ее дети, мальчик и девочка. Она погукала им, покачала, сказала несколько ласковых слов каждому и дала грудь сразу обоим, правую и левую. И пока они сосали и чмокали, пускали белые радостные пузыри, о чем-то отрешенно думала, посматривая в окно.
Кошка на чердаке только начала растаскивать котят по укромным углам, как хозяйка снова оказалась там, но уже с кошиком в руках, решительная и спокойная.
- Котята любят, чтобы их топили, пока они слепые, - почти пропела она, подбираясь к лежаку.
Кошка вздулась, как кожаный футбольный мяч, взняла ввысь каждую свою шерстинку на загривке. В глазах зажглось электричество, хвост заискрил.
- Пусть будет по-твоему. Пусть этот останется, - сказала хозяйка. Ну, чего в руки не даетесь, такие мягкие, красивые котики... - и одного за другим стала кидать в кош.
