– Похоже.
– А вы не тревожьтесь. Это дело вам не вернут на доследование. Во-первых, отлично поработали инспекторы Соловцова: все доказательства налицо, даже лабораторные. Хотя обвиняемый и не признал обвинения, материалы следствия его непреложно изобличают. Вам остается только прочитать это дело и передать его в суд.
Бурьян не стал спрашивать, почему Вагин не сделал этого сам: он знал, что ему будет сказано. Он только подумал, что маневр ныне областного прокурора вполне ясен: ему не хочется вмешиваться в дело, интересующее первого секретаря обкома. На что надеется Костров, Вагин не знает, суд есть суд, но пусть Глебовского судят не по его, вагинской, инициативе. Бурьян так это понял. Да, суд есть суд, но и дело есть дело, – оно будет изучено, и Бурьян поступит так, как подскажут ему закон и совесть.
Так он и ответил Вагину, который даже замолчал, готовый к протестам и возражениям нового районного прокурора, его полное, холеное лицо с подстриженной на голландский манер бородкой так и не могло скрыть ликующего удовлетворения молчаливым согласием своего собеседника.
– Благодарю, – сказал он, дружески хлопнув по колену сидевшего напротив Бурьяна.
– За что? – пожал плечами тот.
– За то, что вы уже нажили опыт способного, многообещающего юриста. Блестяще защитили диссертацию о психологических мотивах следственного процесса: кстати, предоставленное вам дело, вероятно, в какой-то степени близко ее теме. И вы пришли к нам не, как говорится, со школьной скамьи, вы уже узнали жизнь во многих ее проявлениях, и с хорошей следовательской практикой, – пришли к тому же из большого творческого мира спорта с его многообразием характеров и конфликтов. Много повидали и много знаете. – Нотка некоторой торжественности в голосе Вагина приобрела вдруг оттенок дружеской задушевности: – А вам порой не жаль оставленного вами прошлого: побед, наград, поклонников, аплодисментов? Проще говоря, не жаль, что бросили спорт?
– Мне часто задают этот вопрос, – устало сказал Бурьян, – и я всегда отвечаю: не жаль ни наград, ни поклонников. То, что можно было сделать в спорте, я сделал, а для себя я его не бросал и не брошу.
Вагин прищурился не без усмешки:
– Подымаете дома гири и бегаете трусцой?
– Смешного здесь мало, – совсем уже нехотя произнес Бурьян, – Я знаю много видов спорта до самбо включительно и всегда могу найти молодежь для работы в спортивных кружках. Где бы я ни работал, везде так было. И всюду находится театр или клуб и желающие работать. Особенно в школах…
– Едва ли у вас теперь найдется для этого время, – сомневаясь, покачал головой областной прокурор.
– Для здорового человека пяти-шести часов сна совершенно достаточно.
– Бывают и бессонные ночи.
– У неврастеников.
– Я имею в виду профессию. Если вам, скажем, надо приготовить к утру текст обвинительной речи?
– Таких случаев не должно быть. Если знаешь дело, у тебя заранее должны быть все заметки по пунктам обвинения. Лично я никогда не выступаю по бумажке. Речь в суде – это ведь не доклад на собрании.
Однако Вагин продолжал нажимать:
– Бывает и так, что опытный защитник, а у нас оба опытные, вдруг да и подбросит несколько козырей, видоизменяющих картину судебного процесса?
– Согласен, бывает. Но если этих «козырей» нет в следственном деле, суд вернет его на доследование и обвинительную речь придется вообще переделывать.
– Не мне учить вас, как работать и жить, – сдался Вагин.
За открытым окном на улице раздались три автомобильных гудка.
– Это Костров приехал за мной после инспекции. Выйдем вместе. Я вас представлю.
Костров уже ждал у открытой двери машины. В свои шестьдесят он отлично выглядел, и Бурьян сразу оценил это. Высокий, плотный, хорошо скроенный, он в легкой ситцевой косоворотке походил на колхозника, отдыхавшего после работы. У него не было ни лысины, ни седины, последняя только чуть заметно змеилась вдоль пересекавшего голову шрама – пуля или нож? – отчего волосы приходилось старательно и часто зачесывать назад.
– Ну вот и заехал, как обещал, – сказал он засиявшему Вагину. – А это твой сменщик, что ли? – Костров кивнул на стоявшего позади Бурьяна.
Тот представился.
– Армянин или молдаванин?
– Чистейший русак, – улыбнулся Бурьян, – а фамилия, вероятно, от древнего прозвища.
– Хороший юрист, – поспешил заверить Вагин. – Уверен, что не ошиблись в выборе. Советник юстиции, как и я.
– Поживем – увидим, – подумав, сказал Костров и вдруг спросил: – Дело Глебовского сразу в суд передашь?
– Я ничего не делаю сразу, – не торопясь проговорил Бурьян. – Сначала придется Серьезно просмотреть весь следственный материал. Мне кажется, что следствие велось слишком поспешно.
Вагин промолчал, не сказав ничего ни «за», ни «против»: новый, мол, прокурор, это его и забота.
– Уголовный розыск просил ускорить расследование, а следователь был уже тяжело болен. Возраст плюс предынфарктное состояние. – Костров задумался и, помолчав, добавил: – Я давно знаю Глебовского. Вместе воевали, буквально рядом, бок о бок работаем и на гражданке. Может быть, он и виноват, может, он и меня обманывает, и все-таки я уверен, что тот Глебовский, которого я знаю, сам пришел бы ко мне и положил на стол свой партийный билет. Я виделся с ним в КПЗ, и он мне сказал: «Все материалы следствия не вызывают никаких возражений, но я скажу тебе честно: стрелял не я, а кто – не знаю. Мотив убийства был у меня одного».
Вагин молчал.
5– Скольких мы потеряли, капитан, при переходе через болото?
– Не так уж много. Шестерых.
– Значит, сейчас у нас двадцать два человека.
– Пробьемся.
– Ты оптимист, политрук. Километры и километры. А гестаповцы нас крепко зажали.
– Поглядим, посмотрим.
Глебовский отодвинул керосиновую лампу в землянке и чуть убавил фитиль: керосину жалко. Потом оба, согнувшись, выбрались из землянки.
Моросил мелкий сентябрьский дождь. По туши ночного неба над лесистым болотом разливались багровые языки пламени. Горели взорванные под городом бензобаки.
– Работа Потемченко, – усмехнулся Костров.
– А наши взорвали понтонный мост через болото. Пусть теперь попробуют сунуться.
Вернулись в землянку. Оба были почти одногодками, конца двадцатых годов рождения. В партизаны их привело окружение, а когда началось наше контрнаступление на смоленском направлении, по решению белорусского партизанского штаба их бригаду разделили на несколько небольших отрядов, чтобы рассредоточить удары по железным дорогам, ведущим к Смоленску. Глебовский был командиром отряда, Костров политруком.
