— Я только предполагаю, Абдулла, — сказал я и плеснул чаю в пиалу. — Разве может кто-нибудь знать это, кроме самого кузнеца?
— Никто не может этого знать, кроме самого Дердеш-мергена… — согласился, кивнув, Абдулла. — Никто, кроме самого…
И тут я увидел его глаза — глаза, полные надежды и радости. Ведь Дердеш-мерген был ему ближайшим родственником, и надо хорошо знать, что такое для киргиза родство, чтобы понять, как много для Абдуллы значило — продал ли Дердеш себя с головой Джаныбеку, или одиннадцать долгих лет ждал кузнец часа, той минутки, чтоб протянули ему руку помощи.
— Скажи, Абдулла, тебе бы не хотелось узнать это точно?
— Мне очень хотелось бы знать это точно. И детям его обязательно нужно знать.
— Всем людям нужно. Любой человек, который вернулся к нам оттуда, — наша победа. Победа справедливости и добра.
— Что надо сделать, Абдылда-ака?
— Пей чай, думать будем…
Предложение было серьезным, и Абдулла взял в руку пиалу, вновь постарался спрятать за плавными движениями юношескую горячность, прорвавшуюся в торопливом вопросе.
Чаю хватило на четыре глотка, и я сказал:
— Надо достать юрту.
— У нас есть юрта, Абдылда-ака.
— Хорошо, что у вас юрта. Я договорюсь с трестом «Памирстрой», что ведет дорогу на Хорог, а твоя мать и жена Дердеш-мергена с детьми будут там заготавливать дрова. Для стройки. Ты им будешь помогать в свободное время.
Я заговорился и налил пиалу Абдуллы едва не до краев, но он не обратил на это внимания, выпил чай жадно, словно только теперь почувствовав, как у меня душно.
— Тогда Дердеш-ака сразу придет проведать семью, посмотреть на сыновей, которых он еще не видел! — воскликнул племянник мергена.
— Не сразу, Абдулла, не сразу… — Я постарался остудить его горячность. — Он сначала непременно подумает, что юрта, в которой живет его семья, появилась в ущелье неспроста. Он наверняка заподозрит там западню.
— Сколько же он будет разубеждаться? Разве он забыл свою жену? Не узнает сестру?
— Не знаю. Может быть, много дней пройдет, пока он убедится, что западни в юрте нет. А мы будем ждать. Ты будешь терпелив… И каждый день по дороге в село ты, Абдулла, будешь на выезде из ущелья в пять часов утра. Спрятав коня в кустарнике, спустишься под мост. Я буду встречать тебя там. Ты скажешь, приходил дядя или нет. И как он вел себя, появившись дома.
Так мы и сделали. Женщины с помощью Абдуллы перевезли и поставили в ущелье юрту, в трестовском магазине им выдали продукты: мясо, чай, сахар. С продуктами трудно было, народ голодал, но строителей неплохо снабжали.
Прошло двадцать три дня. Мы встречались с Абдуллой в условленном месте. От свидания к свиданию мрачнел Абдулла: Дердеш-мерген не появлялся.
— Забыл дядя семью. Не хочет видеть сыновей, — все чаще и чаще говорил Абдулла. — Совсем басмачом стал.
— Послушай, Абдулла, — сказал я ему при последней встрече. — Ты сегодня ночуй в селе. А к матери заедешь на восходе, когда проедет по урочищу утренний патруль. После пяти часов.
— Почему, Абдылда-ака?
— Ну какой я «ака»? Тебе — семнадцатый, мне двадцать седьмой идет. Говори — товарищ.
— Хорошо. Почему мне нужно ночевать в селе, джолдош Абдылда Исабаев?
— Дядя тебя не знает, джолдош Абдулла. Он, наверное, думает: все время в юрте кто-то посторонний ночует. Неспроста.
Как может быстро меняться выражение лица у человека, как в одно мгновение настроение становится совсем иным: мрачного Абдуллы как не бывало, глаза загорелись, а на бледных щеках заиграл румянец.
— Ай, правильно, Абдылда-ака! Ай, как правильно! «Правильно-то правильно, — думал я. — А если возьмет да и уведет Дердеш-мерген свою семью в Китай, в банду Джаныбека? До границы отсюда рукой подать — за ночь дойти можно… Бросят они юрту и налегке наверняка доберутся. Не слишком ли доверяешь, Абдылда, человеку, который пробыл у Джаныбека одиннадцать лет? Может быть, он не только всего насмотрелся, но и ко многому руку приложил? Ой, смотри, Абдылда…»
Не спал я ночь. Не мог уснуть. Еще светать не начало, как я выехал и подъезжал к мосту задолго до условленного срока. Конь то тупнет копытом по пыли, то цокнет по камню. Тихо, еще и ветер не просыпался, облака дремлют около высоких скал, точно кони у коновязи. Понурые серые кони в предутренней мгле.
Вдруг — треск в кустах джерганака! Кто-то напролом через непролазную чащу бежит. Я схватился за маузер. Гляжу — Абдулла выскочил.
— Джолдош Абдылке! Джолдош Абдылке! — кричит.
Спрыгнул с коня — и к нему. Сначала и не пойму никак, почему он так кричит. По-русски это все равно, что «дорогой товарищ Абдылда». Не обращался он раньше ко мне так. Запыхался Абдулла и не разберешь — от горя ли, от радости он спешит. Подбежал, на лице у него царапины от колючей облепихи — по-киргизски ее джерганак зовут.
— Был! Приходил дядя!
Схватил меня Абдулла, хохочет, обнимает. Ну совсем мальчишка.
— Успокойся, — сказал я. — Отдышись и рассказывай. А он все успокоиться не может — обнимает и хохочет.
— Приходил дядя!.. Под утро пришел… Явился…
— Хорошо, Абдулке, хорошо. Успокойся и рассказывай.
— Явился! Явился!..
Сели мы на камни при дороге. Вытер я кровь на лице Абдуллы, что из царапин сочилась. Сначала лопотал он довольно несвязно, однако успокоился и передал, что услышал о встрече. Явился кузнец в юрту, женщин разбудил, они — детей. Пока женщины хлопотали у дасторкона, чай готовили, Дердеш-мерген посадил двойняшек, мальчишек своих, к себе на колени. И сидел молча. Дичились сначала его сыновья, а он пригнул, прижал их головы к своей груди, молчал и вздыхал. Подали женщины чай, а он не отпустил своих двойняшек с колен, взял пиалу и спросил: «Двадцать три дня я наблюдал за вами, был около вас. Думал, приготовили мне западню. Кто-то посторонний ночевал у вас. Кто он?» — «Сын мой, твой племянник Абдулла», — ответила моя мать. — «Взрослый уже, совсем мужчина, — сказал кузнец. — Увидеть его хочу. Пусть придет он ко мне, слышите, женщины? Этой ночью буду ждать его в ущелье. За час до восхода луны, около караташа, черного камня. Знаете, где караташ, женщины?» — «Абдулла знает», — ответила мать. И опять молча сидел кузнец. Женщины не спрашивали его ни о чем. Потом посмотрел Дердеш-мерген вверх, увидел в чамгарак — отверстие в потолке юрты, — какого цвета стало небо, сказал, что пора, скоро патруль поедет по ущелью, поцеловал сыновей и ушел…
Так сказал мне Абдулла.
Поведение Дердеш-мергена можно толковать по-разному, размышлял я. Он чрезвычайно осторожен. Справедливо одно: он действительно очень любит своих детей, если двадцать три дня ждал возможности навестить их. Однако его могли задержать и другие причины, о которых мы ничего не знаем. И неизвестно, где Осман-Савай. Куда подевался этот джельдет-палач? Вряд ли кузнец посвятил его в свои намерения, что выжидает удобного случая повидать сыновей.
