Как-то на учениях в пустыне, в самый неподходящий момент – то есть когда остались они с водителем в машине вдвоем и до расположения полка было еще прилично катить по еле заметной дороге среди барханов – заглох двигатель, и никакими усилиями запустить его вновь не удавалось. И разразилась песчаная буря. Сейчас, оглядываясь назад, можно сказать, что не такая уж она и сильная была, эта буря, так, ерундовина. Но тогда положение показалось совершенно поганым. Тем более, что воды у них во флягах оказалось всего ничего, пара глотков. Водитель, солдатик-первогодок, задергался, заныл, нагнетая напряжение. Еще немного, и они бы устроили панику на двоих. Однако тут Киму представилось, как лет через сто из песка случайно отроют машину с двумя ссохшимися мумиями и долго будут гадать, кто они и откуда здесь. От одной мысли о выражениях лиц тех, кто их найдет, Ким развеселился, приказал салаге заткнуться и не вякать. Они достали миниатюрные нарды и неплохо провели время, играя и покуривая крепкую бакинскую «Аврору». Конец этой истории был как у Высоцкого в песне – пришел тягач и их отбуксировали в часть.
Конечно, в Наташкин бред о СПИДе он не поверил ни на секунду. Неоткуда было взяться этой заразе. Но какая-то другая болячка к нему точно прицепилась. А какая? Врач… Врач будет только завтра, а сегодня нужно было как-то перемочься и все-таки заставить себя что-то съесть.
Что курить нельзя – только лучше. Давно бросить собирался, все силы воли не хватало. Надо попробовать сжевать тот самый бутерброд. И хорошо бы еще чаю.
То, что происходило затем, смело можно было назвать насилием над личностью. Бутерброд Ким вбивал в себя едва ли не кулаком. И победил! Правда, ощущение было такое, будто в желудке оказался горячий булыжник. Но постепенно булыжник остыл, а затем и вовсе растворился. Ким опасался, что навалится новый приступ, однако этого не случилось. Чашка чая пошла уже легче.
Следовательно, голодная смерть ему не грозила. Ну, а дальше видно будет. Мировая медицина достигла больших высот, почти даже сияющих.
Слабость все же оставалась. Он решил сегодня без нужды не вставать. Попытался читать, но минут через двадцать отложил книгу, чтение не шло, не было ему дела до того, по ком там звонит колокол.
А было сосущее, неопределенное желание. Чего-то хотелось, только вот чего? Он полежал какое-то время, изнывая. Потом тело незаметно расслабилось, размякло, глаза защипало, отяжелели веки и пошло, начало подниматься, вскипать что-то черное, бесформенное, тревожное и одновременно успокаивающее, гудяще-бездонное, пускающее под ноги широкую лестницу с крупными, неясных очертаний ступенями, каждый шаг по которым туда, вниз, отдавался во всем теле, потрясая его, выстраивая мысли в странном, но несомненно логичном порядке, разделяя их по группам, непонятным пока, но становящимся четче.
Снилось ему… Много чего снилось. Какие-то конкретные происшествия и события, плохое и хорошее, глупое и имеющее определенный смысл. Будто кто копался в его памяти, выуживая и рассматривая различные факты без особенной системы. Многое Ким и сам уже не помнил, удивительно, что хранилось это в нем. Но одну историю он очень хорошо запомнил, и под самое утро всплыла она, вновь пришлось пережить.
Его поймали в библиотеке, когда он украл томик Гиляровского. Спору нет, книга интересная, но ведь не настолько, чтобы ее красть? Ким тогда почему-то имел мнение, что книгу увести не грех, не воровство. Не сказать, чтобы часто этим занимался – но случалось. И тут, как обычно, покопался в лотке с текущим расходом книг: тех, что сдали сегодня, отобрал несколько штук, стал в очередь на запись и незаметно сунул Гиляровского в сумку.
Это ему казалось, что незаметно. Не мог же он знать, что накануне такие же «любители» книг, как он, только порешительнее, ночью залезли в окно и основательно поживились. И теперь женщины за стойкой испуганно всматривались во всех приходящих.
Однако, хотя и всматривались и увидели, как он спрятал книгу, но высказать вслух подозрение, оскорбить человека не решались. Люди, работающие с книгами, вообще много деликатнее, тоньше, чем любые другие. Только когда все, кто стоял в очереди впереди него, ушли и он сам, расписавшись в карточке, направился к выходу, окликнули: «Молодой человек, можно вас на минуточку?» Не думая худого, он откликнулся: «Да, пожалуйста». – «Простите, у вас в сумке книги только из нашей библиотеки?» – «Да-а…» – сразу одеревеневшим языком ответил он. «Можно посмотреть?» Он заметался, зашумел: «Что за глупости? Подозрения какие-то дурацкие!» – и ринулся на выход, надеясь прорваться. Но в дверях уже стояла стеной толстая заведующая. И он сдался, все еще надеясь на благополучный исход, хотя и позорный. Понурил голову и сознался: «Ну, взял я у вас одну книгу без записи». Женщины, взволнованно переговариваясь, отобрали у него сумку, нашли карточку, убедились, что действительно «Москва и москвичи» не записана, и… позвонили в милицию. Этого он уже никак не ожидал. Ну поругали бы, разорвали читательский билет, выгнали бы с позором. Но милиция?..
Пока ждали приезда представителя власти, отпустили покурить. Куда убежишь, если в сумке и паспорт оказался? Стоя на крыльце библиотеки и затягиваясь горьким противным дымом, он, неожиданно для себя, поднял глаза к небу и взмолился мысленно: «Господи! Если ты есть – пронеси! Сделай так, чтобы все уладилось! Никогда больше книг воровать не буду!» Подумал и Добавил: «И ничего другого тоже не украду», хотя кроме книг и яблок из соседского сада в детстве ничего и не крал в жизни своей. И не верил он в Бога – какой Бог в наше-то время? – а тут проснулось что-то, схватился за последнюю, нереальную соломинку.
И чудо произошло. Приехал хмурый длинный милиционер, полистал паспорт, расспросил женщин из библиотеки, покрутил головой, прочитал нудным голосом нотацию, а потом вернул паспорт и сказал: «Проваливай. В следующий раз плохо будет!». Женщины не возражали. Они ведь, в сущности, добрыми тетками были, только книг жалко.
Он бежал, а уши так горели, что люди, наверное, вслед оборачивались. Про Бога, которому только что молился, забыл, повторял лишь: «Ох, как стыдно, как стыдно!» Книг он с тех пор действительно не воровал. Даже в библиотеки стал реже ходить. А уж ту, где его поймали, за три версты оббегал…
Тут сны пошли на убыль. Он словно выплывал откуда-то из глубины, шел все быстрее к поверхности, разводя в стороны податливую бесформенную тьму. Потом он вынырнул, раскрыл глаза, вздохнул глубоко… и был свежий воздух, лившийся из распахнутой двери на балкон.
В понедельник занятия начинались с обеда, во вторую смену. Вполне можно было с утра сходить к врачу. Медпункт помещался тут же, в студгородке. Но чувствовал себя Ким сносно, позавтракал с аппетитом, себя не насилуя. Курить, правда, по-прежнему не хотелось. Он и не стал пробовать, опасаясь, что все вернется. И представив, что сначала придется сидеть в очереди (а очередь будет, она всегда там есть), а потом отвечать на вопросы строгой пожилой врачицы, которая на всех смотрит с подозрением, полагая симулянтами, измерять температуру и в конце концов получить (курочка в гнезде!) справку на один день с диагнозом ОРЗ – острое респираторное заболевание, Ким покачал головой. Температуру он и сам себе измерил, было всего тридцать семь градусов, маловато для справки! Один день, наверное, для здоровья ничего не решал, и пропускать занятия сейчас, перед сессией, было бы глупо. Поэтому, поколебавшись еще немного, он мысленно махнул рукой: «Наплевать!» – и к врачу не пошел.
