— Имена меняются, — пожала я плечами. — Главный в Фейрфилде — Х.Е.Андеррайтерс, или кто-то в этом роде.
— Мы, по крайней мере, можем быть горды величием моря, — заметил Рой, когда мы вышли в ледяную ночь. И мы бодро зашагали к своим машинам эконом-класса.
Когда я приехала в детский сад, Генри был мрачнее тучи.
— Что на этот раз?
— Педагог считает, что я лгу.
— Почему?
Вместо ответа Генри попытался сунуть мне в лицо раскрашенный альбомный лист, но я зловеще прищурилась:
— Стоп! Погоди, Генри, погоди!
Остановившись на светофоре, я при красном свете попыталась рассмотреть лежавший у него на коленях рисунок. И ощутила, как все мои внутренние органы слиплись и склеились, будто груда только что высушенных носков. На бумаге красовался робот, любовно переданный во всех оттенках металлика, какие только можно было найти в коллекции фломастеров детского сада. Рядом стояла фигурка с каштановыми волосами, явно долженствующая изображать меня. Если бы не ингибиторный чип, Генри мог бы значительно расширить свой словарь. Я свернула на ближайшую парковку и остановилась.
Повернувшись к Генри и подняв листок, я спросила тем омерзительным, псевдоспокойным голосом, который искренне презираю, особенно когда слышу от других родителей:
— Что ты хотел нарисовать, Генри?
Он странновато поглядел на меня:
— Учитель велел нарисовать, что делают родители на работе.
— Что ты нарисовал, милый? — осведомилась я все тем же отвратительно паточным голосом.
— Ну… ты никогда не говорила, что делаешь, вот я и решил, что работаешь с роботами. Поэтому я сказал, что ты моешь роботов. Они ведь иногда пачкаются, верно? И не могут принимать ванну, иначе заржавеют.
Меня разобрал смех. Теперь, когда он все объяснил, стало ясно, что крошечная пышноволосая «ма» подступает к роботу с розовой губкой. Да, снаряд упал слишком близко. Если бы руководству «Бургердроида» стал известен этот случай, меня оштрафовали бы на дневное жалованье.
— Ма, а что ты делаешь на работе? — спросил Генри, которому не нравилось, когда над ним смеются.
— Я… служу в страховой компании.
Остаток пути я объясняла, что такое страхование и, впуская Генри в дом, сочиняла байки о роли, которую играла в несуществующей компании.
— Что у нас на ужин, ма? — завопил он снизу.
Наверное, девять тридцать вечера — совсем не детское время для ужина.
— Мини-пиццы. Пожалуйста, будь немного более сострадательным к соседям, — ответила я.
— Что-о-о?!
Я на время отрешилась от воспитательного процесса и встала у плиты. Разложила на аккуратных рядах булочек ломтики помидора и сыра, после чего сунула поднос в духовку. Духовка тикала и жужжала, а я, опустошенная и измученная, была не в силах пошевелиться. Попыталась вспомнить цвет цифр на корабельном хронометре: зеленый, но почти выцветший. Цвет халатов в старом сериале о больнице.
— Ма! Ма!
Генри недоуменно хмурился.
— Э-э-э… что, дорогой?
— Ты просто стоишь здесь и молчишь.
— Прости. Наверное, задумалась. Что случилось?
— Что у нас на ужин? Я сто лет назад спрашивал!
— А я сто лет назад ответила: мини-пиццы… черт.
Я не установила таймер. Пиццы немного подсохли и стали коричневыми, но я выкладываю их на тарелки, и мы принимаемся за еду. Генри не жалуется и, когда от последних пицц остаются одни крошки, начинает широко зевать. Я несу его наверх на закорках, сметаю с кровати все игрушки, кроме плюшевого мишки, и желаю Генри спокойной ночи.
Я на цыпочках спускаюсь вниз. Цифры часов на духовке перепрыгнули с десяти девятнадцати на десять двадцать, фигурки-символы без малейшей паузы сменились с одной функции на другую. Я поймала себя на том, что стараюсь запомнить этот перескок, чтобы назавтра двигаться, подобно цифровым часам.
Из горла вырвался полусмех, полувсхлип, прежде чем я успела судорожно зажать рот ладонью. Оглядела свою маленькую комнатку и принялась раздвигать мебель к стенам. Включила очень тихую музыку. Подняла руки и стала танцевать, пытаясь пальцами ног выписывать полукружья на ковре, но то и дело спотыкалась о ворс или двигалась слишком резко, дергаными рывками. Я наблюдала отражение своих рук в стекле эстампа. Локти казались слишком острыми, и я никак не могла округлить сгиб. Не могла придать рукам грации. Я двигалась экономно. Эффективно.
Я все еще слышала обрывки музыки, чувствовала, как бьется сердце, но тело не желало двигаться в такт. Я чувствовала себя танцовщицей в музыкальной шкатулке, которая была у меня в детстве: навсегда замерзшей в фарфоре, такими же рывками вращающейся по часовой стрелке.
Приехав в «Бургердроид», я принялась задело: вставляла новые канистры в дозаторы соусов, заправляла автомат игрушками, пополняла запасы приправ на стойке и приносила пачки с салфетками. Иногда, когда ведешь машину, внезапно «просыпаешься» и обнаруживаешь, что проехала много миль — в полном сознании, но без единой мысли.
Я очнулась, когда на входной двери щелкнули замки и вывеска «Бургердроида» погасла. Пенни и Викрам ушли в заднюю комнату, а я принялась ставить стулья на блестящие столы. И слышала, как Рой чистит жаровню, выключает оборудование.
— Рой, — окликнула я голосом робота, когда мы тоже ретировались в заднюю комнату, — не считаешь, что эта работа нас калечит?
Он снял маску и насмешливо уставился на меня:
— Больше, чем любой другой способ менять жизнь на деньги?
Я засмеялась жестяным смехом робота и пошаркала в свою раздевалку. Стащила шлем, панцирь и наголенники.
— Да, — приглушенно сказал Рой через перегородку.
— Что именно?
— Она нас калечит.
Я прошла мимо ряда женских шкафчиков и через маленький лабиринт ворвалась на мужскую территорию. Рой сидел на скамье, положив рядом панцирь и сжав голову закованными в перчатки руками.
— Я разучилась танцевать. Пробовала вчера.
Я опустила глаза и принялась стягивать свои латные рукавицы.
— Позволь судить мне.
Я подняла глаза. Он успел встать. Костюм цвета металлик, которые мы носили под доспехами, местами лип к его потному телу. Он взял мою ладонь, охлаждая кожу металлическими пластинками на пальцах. Выставил вперед правую ногу и закружил меня в сдержанном, элегантном вальсе. В заключение он перегнул меня через скамью, прежде чем поднять. Его наголенники скрипнули.
— Ты прекрасно танцуешь, — вымученно улыбнулся он.
— Если я могу танцевать здесь, не до конца сняв костюм робота, а дома ничего не выходит… что это означает?
— А что это может означать? Я искренне считал, что в своем возрасте могу сыграть Гамлета.
