На этот раз во взгляде Хартлента было столько испепеляющей ненависти, что я отшатнулся. Но эта вспышка была очень короткой, и маэстро продолжал:
- В этой мелодии слились все гармоничные звуки, какие только знает природа. Журчание ручья и трель соловья, шелест листьев в осеннем саду и мартовская капель, плеск морских волн и даже легчайшее дуновение ветерка там было всё. Но кроме того, кроме того - музыка! Музыкальные темы произведений великого Баха, Бетховена, Глюка, Паганини, Гайдна и Вивальди непостижимым образом вплетались в ритмический рисунок шедевра, сочинённого моим другом Дормоном и жили каждая своей жизнью. Я был совершенно сбит с толку, ошарашен и раздавлен. Я не представлял, как можно это сделать, учитывая абсолютную несхожесть музыкальных гениев человечества... хотя Густав сделал это! О нет, не подумайте, он не опустился до заурядного попурри. Это было его детище, творение Густава Дормона! И оно завораживало, заставляло забыть о месте и времени. Мечта, несбыточная, как поимка птицы счастья подхватила меня и унесла в поднебесную высь...
Произнося свой монолог, Хартлент закрыл глаза и раскачивался из стороны в сторону, как завороженный. Я видел незабываемые опыты знаменитых гипнотизёров и подумал, что спившийся скрипач гипнотизирует себя воспоминаниями о той чудесной мелодии. Как вывести его из сомнамбулического состояния, я не знал. Но только собрался предпринять кое-какие меры (вплоть до окунания головой в пруд), как маэстро открыл глаза и обернулся ко мне. По его небритым щекам текли слёзы.
- В общем, это было прекрасно. Когда же я спустился на грешную землю, то обнаружил, что лачуга пуста. Признаться, это меня крайне удивило: было совершенно неясно, куда подевался Густав. Я грешным делом подумал, что он украл у меня деньги, но обшарив карманы, убедился, что кошелёк на месте и по-прежнему полон. Тогда что же произошло? Лачуга имела нежилой вид, нигде не было заметно ни малейших следов еды. Может быть, мой друг захотел раздобыть какой-нибудь снеди и угостить своего благодетеля? В таком случае, он зря волновался, ибо его шедевр ужасно растрогал меня, и на радостях я готов был закатить пир горой. Ещё бы! Вообразите, какой грандиозный успех меня ожидал после покупки партитуры! Поэтому я уселся поудобнее и запасясь терпением, принялся ждать. А Густава всё не было. Перевалило за полдень, дело шло к вечеру, а я всё сидел в одиночестве. И только когда совсем стемнело и мне сделалось жутко от царившей в доме тишины, я покинул лачугу. Я приходил туда ещё два раза, на следующий день и ещё через день, однако Густава и след простыл.
- Постойте, постойте... Как это? - удивился я. - Он что, совсем ушёл...
Хартлент сглотнул слюну, криво ухмыльнулся и с загадочным видом изрёк:
- Вот-вот, молодой человек, вы тоже не поняли. И неудивительно: я сам ничегошеньки не заподозрил за целых три дня!
Затем маэстро заговорил на удивление твёрдо:
- Я больше не мог тратить своё драгоценное время на ожидание Густава Дормона. В конце концов, он был больше заинтересован в продаже партитуры, чем я - в её покупке: ведь это он сидел без денег, а не я. Итак, я начал репетировать, собираясь выступить с концертом через неделю. Правда, мысли о печальной судьбе давнего друга одолевали меня днём и ночью, и даже во время репетиций мне не было покоя. Я просто не мог понять, никак не верил, что любовь к простой прачке и тоска после её кончины преломились в сознании безвестного учителя музыки столь чудесным образом, что он создал бессмертный шедевр. Я просто сходил с ума и в конце концов попробовал воспроизвести по памяти хотя бы несколько фрагментов услышанной музыки. Конечно же мне не следовало этого делать ни в коем случае, но я не мог противиться мощному внутреннему побуждению. И по-прежнему ничего не подозревал...
Голова Хартлента бессильно поникла.
- А что, собственно, вы должны были заподозрить? - осторожно спросил я.
- Звучавшая в мозгу музыка всё больше завладевала мною, пока не завладела окончательно, - проскрипел спившийся скрипач. - И при всём этом я не мог воспроизвести ни единого фрагмента. Мелодия ускользала от меня, звенела серебряными колокольчиками и рассыпалась вокруг, таяла в воздухе, а из-под смычка вырывалась настоящая какофония. И представьте, то же самое произошло на концерте! В сопровождении оркестра я играл Брамса, как вдруг совершенно неожиданно обнаружил сходство одного музыкального ряда с пассажем проклятого концерта... И произошло невероятное: я тут же перестроился и попробовал воспроизвести вставший в памяти в общем-то незамысловатый отрывок первой части. Как нетрудно догадаться, вместо Брамса получилось нечто среднее между скрипом телеги и звуком пилы, врезающейся в железо. Я растерялся, опустил скрипку и смычок и стоял на сцене как последний болван, публика удивлённо перешёптывалась. Я постарался взять себя в руки, извинился и попробовал сыграть неудачное место сначала, но всё повторилось. Я попробовал в третий раз, в четвёртый и в пятый - то же самое! Ситуация стала мало-помалу забавлять слушателей, поначалу растерявшихся. Чтобы спасти положение, я попробовал сыграть другую мелодию, не предусмотренную программой - и опять сбился! Публика уже открыто потешалась надо мной и в конце концов освистала. Это случилось впервые с тех пор, как я вышел на сцену. Впервые, молодой человек! Но к сожалению, не в последний раз.
Хартлент трясся от возбуждения, когда выкрикивал:
- Да, меня освистали! И продолжали освистывать, даже когда я выскочил на улицу и спасался сначала от разъярённой толпы, а затем от служащих театра! То же самое отныне повторялось всякий раз, когда я брал в руки скрипку: я не мог думать ни о чём, кроме гениального концерта Дормона, а сыграть его был бессилен.
- А вы не пробовали купить у господина Дормона партитуру?
Не переставая трястись, маэстро принялся хохотать. Хохотал он громко, заливисто и долго, так что в конце приступа веселья даже начал повизгивать и похрюкивать. Наконец с трудом выдавил:
- Ну конечно, молодой человек, я пробовал добыть ноты, да только всё без толку: я всё никак не мог застать Густава дома. Так длилось до тех пор, пока после очередной бесплодной попытки встретиться мне на глаза не попалась жившая по соседству с Дормонами старуха. Вот она-то и сообщила, что Густав скончался больше года назад! Оказывается, в течение одного дня умерла вся его семья: сначала жена с самым младшим сынком, затем остальные дети. Убитый горем Дормон сам похоронил их, а после заперся в доме и никому не открывал. Там его и нашли через пару месяцев, когда эпидемия пошла на спад. Вернее, нашли всё, что от него осталось и не успело сгнить. И ещё старуха сказала, что нашедших его людей внезапно объял такой ужас, что они выскочили из лачуги и бросились удирать без оглядки. Что стало с останками, куда они исчезли, ни она, ни кто-либо другой не знали. Так что в тот злополучный день я ни с кем не виделся. Просто не мог видеться...
