Пока тварь атаковала поезд, Билли не был напуган. Слишком захватывающим было зрелище. Но сейчас он испугался, сейчас он собрал вместе все те странности, которые встретил, и все это сложилось в его голове в устрашающую картину. Он посмотрел на громадного мужика, который снова взбивал свой мешок, как подушку. Собаки, уже успокоившись, выжидательно смотрели на него.
"Эти твари зовутся бердслеями", сказал громадный мужик, когда заметил изумление Билли. "Так их начал звать мой друг Эд Роган. Из звали как-то по-другому, но он поменял имя. Сказал, что они напоминают его учителя математики в восьмом классе, которого звали Бердслей." Он в последний раз пхнул подушку и улегся на спину. "Эти твари не так уж плохи. Отнимают не более нескольких пинт. Там, куда мы едем, ты увидишь тварей гораздо хуже." Он закрыл глаза, потом снова приоткрыл один глаз и скосился на Билли. "Но ты должен бы знать старину Эда. Он, вроде тебя, мотался по северным линиям. Называл себя Алмазный Дейв."
"Поговаривали, Алмазный Дейв умер. Никто не видел его много лет."
"Для мертвеца он выглядит очень хорошо." Громадный мужик поворочался немного, пока не улегся поудобнее. "Тебе самое лучшее - немного поспать. Я понимаю, что у тебя есть вопросы, но то, что я хочу рассказать, утром пойдет гораздо легче."
Если бы мужик сразу не уснул, Билли мог бы сказать ему, что у него нет вопросов, что он понимает, что едет на восток через страну мертвых на пути к какому-то закоулку ада, приготовленному для него на целую вечность. Никакое другое объяснение не проходит. Было бы хорошо, подумал он, если б смерть унесла с собой ломоту в пояснице и вылечила бы от прострела, но, наверное как и говорит этот мужик - худшее еще впереди.
Он потащился туда, куда швырнул свой рюкзак, и уселся, привалившись спиной к торцовой стене. Глупыш тяжело поднялся, дошлепал до него, а Билли достал из кармана смятый платок и стер слюну с собачьей морды. "Дурак", с любовью сказал он. "Куда, думаешь, ты едешь на этом проклятом поезде? Мерзавец задурил тебя и везет себе домой на ужин." До него дошло, что если он умер, то Глупыш умер тоже. Это его расстроило. Ублюдки не имеют права мучить его собаку. Это так на него подействовало, что в глазах защипало и он почувствовал себя виноватым в том, что сам умер. Он сунулся в рюкзак и вытащил пинту "Железного Коня". Открутил крышечку и заглотил порцию. Большая часть успела дойти до желудка прежде, чем он почувствовал вкус, но остальное он с отвращением выплюнул.
"Боже... черт!" Он понюхал горлышко. Воняло чудовищно. Что-то скисло в его фляжке. Что ж, это последняя его пинта. Все равно с выпивкой придется закругляться, но пока что без глотка оставаться не хотелось. Он измучился, границы сознания крошились и были смутны, словно он был в отходняке от крэка. Он свернулся в комок и улегся на бок. Подложил фляжку под голову. Мягкое громыхание поезда, казалось, заставляет дышащего огнем коня с наклейки скакать ему прямо в глаза.
x x x
Когда я проснулся на следующее утро, в глазах стояла все та же наклейка, но вместо того, чтобы с отчаянной потребностью вчерашнего вечера потянуться за бутылкой, я ощутил во рту вкус вчерашнего последнего глотка "Железного Коня" и отвернулся, оказавшись лицом к Глупышу, который лизнул мои губы и нос. Я поднялся на ноги, чувствуя себя менее с похмелюги, чем должен был ожидать. И еще голодным. Это было странно. Прошло уже лет десять, не меньше, с тех пор, как я просыпался и хотел завтракать. Писцинский еще спал, окруженный другими собаками. Я теперь предполагал, что он всех их украл. На вид он был уродливым сукиным сыном. Длинный нос расплющен и свернут на сторону, наверное, бутылками и кулаками, пока не стал напоминать носовой вырост старинного гладиаторского шлема, рот, толстогубый и широкий, в скобках глубоко врезанных морщин, заставил подумать о времени, когда отец брал меня рыбалить окуньков до того, как напивался и решал, что будет забавнее воспользоваться мной как мишенью для своих кулаков.
Может быть я был мертвым, подумал я. Я не видел другого способа объяснить, почему последние три-четыре года я так погано чувствовал себя каждый божий день, а теперь, после единственного ночного сна, почувствовал так, словно в жизни не пил. И это было не только ощущение физического довольства. Я чувствовал силу мыслей в голове. Они были ясные, солидные, определенные. Хотя прошло всего семь-восемь часов, я начал воспринимать Билли Пропащего предыдущих ночей, как иную личность, примерно так, как можно вспоминать себя ребенком. Но я не был уверен, что же мне думать о том, что я видел, были ли "бердслеи" частью алкогольного тумана, или же у них существовала какая-то основа в реальности.
Я сильно надавил двумя пальцами на стенку вагона и ощутил легкую упругость. Словно наджал на жесткую кожу. Я подумал, что если прорезать поверхность, не хлынет ли светящаяся желтая кровь? Это могло бы объяснить свет в вагоне. И тепло. В кармане джинсов я откопал складной нож, открыл лезвие и приставил острие в черной поверхности, потом подумал и отказался от затеи. Не хотелось, чтобы вагон начал дергаться и задыхаться. Я сложил нож и приложил ухо к плоской стене. Никакого пульса я не услышал, но мне показалось, что я засек слабое шевеление, которое заставило меня торопливо отдернуть голову. Хотя идея живого поезда совсем не так уж сильно взволновала меня. Черт, я всегда думал о поездах, как о наполовину живых созданиях. Дух, запертый в стали.
Я подошел к двери вагона и уселся обозревать страну, желая чего-нибудь съесть. Мы оставили болота позади и катили по череде холмов с долгими, покатыми западными склонами и крытыми обрывами с восточной стороны, словно это были древние пандусы какого-то давно разрушенного шоссе, заросшего высокой травой. Небо было чистым, темно-синим, с целым континентом массивных белых облаков, пузырящихся вверх на северном горизонте. Прямо впереди вздымались холмы повыше, темно-зеленые цветом, роскошные. Воздух был мягким и приятно-прохладным, воздухом весеннего утра. Я снял рубашку, чтобы насладиться им, и, делая это, уловил запашок собственного тела. Не удивительно, что Глупыш вечно лизал меня - от меня несло трехдневной мертвечиной.
"Проголодался?", спросил Писцинский - его голос испугал меня, и я чуть не вывалился из двери. Он протягивал что-то похожее на плоский серый кусок со слабым красноватым налетом.
"Что это?" Кусок был холодным и скользким на ощупь.
"Джунглеры." Писцинский устроился рядом, болтая ногами в воздухе. "Мы их выжимаем и прессуем. Давай, попробуй."
Я откусил кусочек. Почти безвкусный - только слабый фруктовый привкус. Я откусил побольше, потом еще, потом волком сожрал остальное. Голод не улегся полностью, но через несколько минут я почувствовал себя вполне приемлемо.
