Походив в волнении ночку-другую по конюшне и посоветовавшись с Колдуном (впрочем, говорил исключительно Забродин, а Колдун только кивал согласно мордой), наш герой начал было писать трактат о животной природе человека, о том, что биохимия жизни едина, что у человека и животных бывают одинаковые болезни (на том и основано лечение вакцинами), даже болезни мозга нередко одинаковые, например менингит или бешенство, что алкоголь опьяняет и людей и медведей... Но, написавши убедительные возражения, Забродин сам себя остановил. Он подумал, что эксперт, конечно, и сам знает прописные эти истины, а вот опытов на людях у него, Забродина, все-таки нет. И, может быть, не стоит поэтому упоминать в заявке о людях. Однако в Положении сказано (Положение он уже знал наизусть): "Изобретениями признаются также новые штаммы микроорганизмов". Стало быть, он имеет возможность подать заявку на новый штамм.
Именно новый штамм и был в бракованной партии вакцины.
Вычеркнул, переписал, снес, получил, проверил, сдал на почту. Ответ пришел молниеносно, через каких-нибудь три недели.
"Уважаемый тов. Забродин!
Согласно 25 существующего Положения об открытиях, изобретениях и рационализаторских предложениях авторское свидетельство выдается, если объектом изобретения является лечебное вещество, способ профилактики, диагностики или лечения заболеваний людей или животных, апробированные в соответствии с действующим законодательством. Поскольку предлагаемое Вами вещество не апробировано в соответствии с действующим законодательством..."
К тому печать и подпись: зав. отделением Е.Корсакова.
Еще одну ночь в пустынной конюшне изливал Забродин свои печали перед Колдуном, единственным вежливым слушателем, поскольку все остальные стояли к нему хвостом.
- Не понимают, не принимают, не слышат, не хотят услышать! - жаловался Забродин. - Поскольку авторское свидетельство согласно 25 выдается, если объектом является...
И тут сознание зацепилось за слова "авторское свидетельство". Для чего ему свидетельство? Да, оно дает права, льготы и вознаграждение, зависящее от экономии, не менее 20 рублей и не более 20 тысяч. Но как исчислишь процент экономии от того, что кусачая лошадь перестала кусаться? И разве в рублях суть? Лаборатория нужна Забродину, а не права и льготы. Как же это не поняли в патентном отделе, как он сам не сумел объяснить? Нет уж, друг Петр, придется тебе самому съездить, словами вслух объяснить.
Решился и вздохнул тяжко. Ох, тяжело круто менять характер: из застенчивого составителя просьб вдруг превращаться в адвоката, речистого, настойчивого, убежденного и убедительного.
4. ЛЮДИ ИЛИ НЕ ЛЮДИ!
Итак, трижды тяжко вздохнув и четырежды пройдя мимо двери, Забродин все же переступил порог старинного помещичьего особняка с облупленными, приземистыми и непомерно толстыми, вероятно деревянными внутри колоннами, где помещался ныне дворец изобретательского вдохновения. Конечно, особняк со своей анфиладой комнат никак не годился для современного учреждения. Бывшие покои и парадные гостиные были расчленены на тесные комнатушки и темные узкие коридорчики с верхним светом. Поскольку перегородки все были фанерные, всякий вступавший а коридор сразу оглушался многоголосым говором и стуком пишущих машинок из разных комнат.
- Где мне найти товарища Корсакову? - робко спросил Забродин у вахтера - решительной женщины, подпоясанной широким солдатским ремнем, сидевшей под надписью: "Предъявите пропуск".
- Номер девятый, - кинула она лаконично. Пропуск, впрочем, не спросила.
В небольшой комнатке впритык стояли пять столов. Но на месте сейчас не сидел никто. Все сотрудники, пять женщин, сгрудились у подоконника. Одна из них - пожилая толстушка, расстелив белую свежевыглаженную салфетку, резала большими ломтями пышный пирог. Другая - средних лет, с сердитым лицом и жидкими косицами, хлопотала с кофейником у электроплитки. Две молодые - бледненькая блондинка и румяная брюнетка, снимали папки со стола на пол. Пятая женщина - коренастая, плотная, с насупленными бровями и поджатыми губами, стояла в сторонке у телефона.
- Извините, пожалуйста, - спросил Забродин, - где мне найти товарища Корсакову?
Женщина у телефона отмахнулась ладонью: дескать, не мешайте, у меня серьезный разговор.
- Обеденный перерыв же, - с раздражением сказала румяная брюнетка. Вовремя приходить надо, с людьми считаться.
Забродин послушно удалился в коридорчик. Но так как перегородка была фанерная, волей-неволей Забродин оказался непрошеным слушателем интимных бесед. Вскоре он узнал, что плотная женщина у телефона и есть сама Корсакова. Почему-то у нее оказалось два голоса: резкий для комнаты номер девять, а для телефонной трубки - умильный. Умильным голосом она расспрашивала, когда и как можно застать какого-то Николая Севастьяновича и нужны ли ему по-прежнему комплекты учебников для дочери. А после, так и не выяснив насчет учебников, резким голосом бросила: "Я пошла, товарищи. Если задержусь, скажете: "Вышла из комнаты".
- Устраивает своего балбеса в институт, - сказала одна из оставшихся. Такой лоботряс!
- Девушки, пока Катьки нет, я сбегаю в универмаг, - сказала звонкоголосая брюнетка. И тоже прошмыгнула мимо Забродина, аж ветром обдала. Теперь телефоном завладел молодой и унылый голос ("Бледная блондинка", - догадался Забродин). Девушка долго дозванивалась какому-то Володе, а дозвонившись, просительным голосом напоминала ему, что он обещал куда-то прийти.
Наконец, положив трубку, она обратилась к подругам:
- Если меня спрашивать будут, я в библиотеке.
Конец перерыва был обозначен хлопаньем дверей и шарканьем ног. В комнату номер девять, однако, никто не вернулся. Время от времени звонил телефон, тогда оставшиеся коротко отвечали: "Корсакова вышла". Или: "Вышла на десять минут", Или: "Позвоните попозже". А Забродин все ждал, вынужденный выслушивать волнующие подробности из жизни обитательниц девятой комнаты. Он узнал, что Марья Федосьевна (старшая из женщин, добродушная толстушка) любит готовить и любит угощать, потому что, в общем-то, одиноко одинокой женщине на возрасте. И самые томительные дни для нее суббота и воскресенье, тычешься из угла в угол, не знаешь, куда себя деть.
Собеседница ее, та, что с сердитым лицом и жидкими косицами (Лизой называли ее, стало быть, считали, что молода еще для отчества), охотно соглашалась, что воскресенье и суббота - самые скверные дни недели. Чад, треск, постирушки, кухня, детей купать надо: младшую утешать, старшую уговаривать.
А Забродин все ждал, томился и страдал, ощущая свою никчемность. Только за полтора часа до конца работы он набрался все-таки храбрости, осмелился заглянуть в девятую комнату.
