Вихрь повертелся в центре зала над хозяином, выступающим в роли царя зверей – судя по звучному иканию. Но вскоре унюхал более стоящее. То был лешик, по происхождению, видимо, пэтэушник, с зеленоватыми патлами, с корой, прилепленной к куртке, с надписью «дуб». Вихрь прорисовал контуры его пси-мембраны. Луковица осевых меридианных каналов, радиальные ответвления, очень длинные и вертлявые. Побеги змеились по залу, накладывая кольца на немудреные головы зверья. Торн посмотрел на Аню, побег вворачивался в ее лоб, значит, пси-мембрана уже пробита. «Ну все, змей, конец твоей вредности приходит», – тихонько прорычал Торн и повел скрытым под курткой дулом плевалки. И тут некстати начались в зверинце танцы или, может, массовое обнюхивание. Клыкастые мальчики и когтистые девочки подергивались и терлись в такт подозрительной музыке.
– Ты, между прочим, можешь чесать отсюда, – разрешила Аня.
Дурилка она, ничего не понимает. А ведьмак-то ее на зуб наколол, и, кажется, уже внедрил психоцентр. Будь тут поменьше народу, вкатил бы девке двойную дозу, и ее лакомое пси-хозяйство стало бы для ведьмака-гада хуже яда.
– Потанцевать, что ли, уж больно музыка заводная, – процедил Торн.
– А ты не умеешь, разозлишься только, – предупредила девушка.
Торн встает, огибает несколько группок. Ему кажется, что в облике помещения проступило нечто новое. Даже хочется спросить, не было ли здесь ширмы. Торн – тертый калач, он решает идти не прямо, а в обход, по периметру. Так надежнее, стена не запляшет.
Дмитрий Федорович ступает на один шаг к стене, ровно меж двух столбов. Что-то бьет ему по лбу. Торн видит, как столбы, подрагивая, плывут друг за другом, словно девицы красные, и снова останавливаются. Один прямо напротив него, как будто так и было. Торн осторожно, чтоб не ошибиться снова, обнимает колонну и начинает огибать ее.
– Чем он там со столбом занимается? – спрашивает кто-то из публики.
Торн выходит на верный курс. Ничего угрожающего поблизости нет. Не побежит же на него шкаф, как носорог. Шкаф не бежит. Но диван изгибается и прыгает ему в ноги. Дмитрий Федорович сбит вероломным подкатом и падает бревном на ковер. Дужка очков, прежде чем дружественная, злобно впивается в глазное яблоко. То жалобно хрустит.
– Это десантник-диверсант из подводных сил, тренируется, жлоб.
Что-то упрямо лезет через теменной шов. Ковер зарос диким тюльпаном, васильками, куриной слепотой. Травинки приятно щекочут щеки и веки прорастающей из ковра головы. Или это уже не голова, а бутон, который, раскрываясь, пьет, ест и закусывает светом? Приятно, но чувство долга где-то еще теплится. Торн пробует подняться, упирается в ковер, однако руки тонут, как в желе, прорастают корнями.
– За борт засранца, пока он кому-нибудь хвост не оторвал. Смотри, как загребает, – донесся далекий голос адмирала.
Торн растет вверх и вниз, в свет и тьму, в могилу и небо. Меж ними течет ток. Где-то кольцо смыкается. Соединяются и разделяются вновь верх и низ, свет и тьма, могила и небо, рождая опять ток. Торн вылетает из могилы, впивается в небо тысячами ртов и валится обратно в тьму кромешную.
Дмитрий Федорович очнулся от звона. Звенел давно расшибленный лоб и мусорный бак, который для страха хищно посмотрел на него, лязгнул крышкой-челюстью и скрылся в стене.
– Чего это он? – дурным голосом спросил Торн.
– Проснись и пой, Дмитрий Федорович. Обычный бак на магнитной подвеске. Еще и лифт не фурычит. Три этажа осталось, и мы на эстакаде. Тогда ты победил. Остается узнать, кого.
«Ковер был с цветочным орнаментом, это точно… Я имел видение энергетического рисунка, можно сказать, прототипа растений. Похожее было у Шри Шивананды, но он всю жизнь занимался медитацией, как проклятый, ни пил, ни жрал, стоял на одной ноге».
Неопознанный субъект настойчиво копошился у Торна под рукой.
– А ты-то кто? – решил выяснить он.
– Я – Аня, твой маленький дружок, несу тебя, как раненого командира.
– Там еще был дружок в коре, вечно грязный, даже волосня зеленая.
– Симпатичный такой, с надписью «дуб»? Это Деревянкин.
– Поганкин. Еще немного и мою голову спасти бы не удалось.
Итак, провал. Ведь его каналы были под контролем с самого появления на вечеринке. Кто-то знал и готовился к встрече по мере сил. Или он ослабел пси-мембраной, или Деревянкин с товарищами сильно окреп неизвестно почему.
– У тебя, по-моему, воображение – первый класс, как у настоящего шиза, – проницательно высказалась Аня.
– Что такое воображение? Это разрешающая способность психоцентра, – сказал определением Торн. – Чем выше она на осевом канале, тем больше охватывает узлов.
– Надеюсь, ты такие вещи только после припадка говоришь.
Двери локомобила взлетели вразнобой и задрожали, словно крылья большой гордой птицы, хлебнувшей из бочонка с огненной водой.
– Аня, давай по-шустрому, прыгай сюда.
– С места или с разбега? – она не шевельнулась, уперлась кулачками в бока. – Ты мне все испортил.
– Чего ж ты не сказала, чтоб мной и моим утюгом любовались?
– Тобой любовались, когда ты рыгал на ковре в позе тигра, раздирающего добычу. Ладно уж, поскольку ты и меня опозорил, то увози, – она юркнула следом за ним. – Кстати, о тебе успели шепнуть. Ты уже эдак, совершенно случайно, попал к кое-кому на чашку чая и запечатлелся. Я узнала, не обделался ли там кто. Оказывается, был такой несчастливец, правда, не ты. Его «скорая» уволокла за ноги.
– Да спутали. У меня, увы, витрина не блещет оригинальностью.
– Значит, вы не рожей запомнились, друг мой.
Торн поворачивает с облегчением ключ, вот локомобил не подведет его, верный аппарат – надежно прыгнули стрелки индикаторов на приборной доске. Вдруг Дмитрий Федорович чувствует, что у него разогреваются пятки. Он ничего не понимает, хочет не обращать внимания. Жмет на педальку, набирая тягу. А пятки знай себе греются, и жара поднимается выше, тянется к копчику. Машина набирает ход, а Торну уже терпеть невмочь. Ему кажется, что он сам бежит все быстрее. И не бежать нельзя, хуже будет. Попробуй, постой на раскаленном противне. Он убеждает себя, что это только мираж, но не помогает. Торн по-звериному стягивает все мясное в себе и отталкивается.
Машину развернуло и бросило на ограждение эстакады.
Торн неожиданно увидел небо через ветровое стекло, грязное, будто бы замусоренное.
– Не хотите ли рассказать о загадках психики, о том, что вы мечтали стать космонавтом? – спокойно произнесла Аня. – Дальше лететь будем или как?
Торн глянул на экраны кругового обзора и зажмурился.
Опоры у машины не было. Может, и его уже нет в списках живущих и получающих зарплату?
