Михайлов вытащил из рюкзака нож, крепко зажал в руке и резко взмахнул. Нет, не сумеет! И, скорее всего, лосёнок за ночь куда-то уковылял от избушки, решил он, почувствовав облегчение, и вышел за дверь.
Лосёнок стоял неподалёку, тёмным силуэтом вырисовываясь на фоне утренней зари. Должно быть, он был голоден, сразу подошёл, вытянув шею.
— Сам виноват, — сказал ему Михайлов, — кто просил околачиваться здесь! — И вынес из избушки ружьё и кусок хлеба. Лосёнок потянулся к хлебному духу, а Михайлов, приручая, провёл рукой по шелковистому загривку. Прикосновение вызвало мимолётную жалость, он прогнал её, подманил лосёнка к «кости монстра», быстро набросил на шею брючный ремень и привязал к сучку, выступающему из коряги.
Первый выстрел перебил зверёнышу заднюю ногу. Он осел на задок, заскоблив копытцами по камню. В глазах его, налившихся болью, проступила влага, похожая на слёзы.
Михайлов разозлился на себя за бездарный выстрел и на лосёнка за то, что тот не ушёл ночью, введя в соблазн полакомиться мясом. Тщательно прицелясь, он выстрелил второй раз и попал в шею. Лосёнок упал, подёргался и затих жалкой серой кучкой.
Михайлов отошёл в сторону и, оттягивая время, принялся точить о камень нож — он боялся, что лосёнок может очнуться, когда нужно будет отрезать куски мяса. Но сразу остекленевшие его глаза уверили Михайлова, что тот мёртв. Лезвие легко вспороло тонкую шкурку, она, похожая на детские штанишки, без труда слезла с задних ног. Михайлов выбросил её в речку. Так же легко он отделил заднюю часть тушки, перебив камнем хрупкий позвоночник. Оставшееся же, с выпирающими сизыми внутренностями, кое-как завалил плавником.
Бледное мясо с молочным привкусом быстро изжарилось. Михайлов с жадностью съел его, чисто обгладывая кости, а когда поднялся напиться из родника, неожиданно замутило и вырвало. Он всё же напился из родника, опять замутило и вырвало несколько раз подряд. Ослабев, он доплёлся до избушки, свалился на топчан и забылся тяжёлым сном.
Спал он долго и проснулся от непонятной тревоги. Недалеко от избушки слышались частые хриплые крики и острый шелест. На месте, где осталась часть тушки, копошилась лохматая чёрная стая птиц. Они выдирали сизые внутренности из того, что недавно было серым маленьким лосёнком, хрипло кричали и на лету вырывали друг у друга куски. Объеденный остов белел тонкими рёбрами, но почему-то нетронутая голова лежала в стороне и заходящее солнце, отражаясь в глазах, оживляло их.
Михайлов почувствовал: он совершенно один здесь, — он, жуткие птицы и эта мёртвая голова, словно бы неотступно следящая за каждым движением. Распахнутая дверь избушки показалась вдруг подстерегающей западнёй, он не посмел вернуться в неё и провести ещё одну ночь.
Поспешно он напился прямо из реки, дошагал по берегу до сухого русла, разрезающего крутизну, вскарабкался по склону и пошёл по лесу, старательно оглядываясь по сторонам — где-то здесь должны быть признаки дороги, по которой проехал седовласый мотоциклист, нужно было держаться по прямой от берега, и он держался, но дороги не было. В вечерней тишине леса чудилось что-то зловещее, нужно было всё же войти в ту проклятую избушку и захватить ружьё!
«Ну-ну, раскис! — упрекнул он себя. — Неврастеник! Кому ты нужен в пригородном лесу. Вот сейчас выйду на шоссе, голосну машине и через час буду в цивильной жизни».
Прошло около трёх часов, а шоссе всё не было, лес густел — должно быть, он сбился с прямой, обходя деревья и кусты. Небо пока было светлым, и темнота только-только начинала подниматься от земли, обволакивая низкий кустарник и овражки, на посеревшем небе проявилась полупрозрачная, ущербная луна, её то скрывали низкие облака, то она, бледно желтея, проглядывала сквозь промоины и между ними. Темнота быстро сгущалась, в травах и кустах послышались чьи-то осторожные шажки, шорохи и попискивание.
Уу-ух… — тоскливо простонало над головой в ветвях. Михайлов вздрогнул и вытер со лба холодную испарину. «Птица, — сказал он себе. — Конечно птица, мало ли здесь разных тварей».
Несколько часов бесполезных блужданий пробудили голод и жажду, он устал и сел передохнуть на пенёк, одиноко торчащий на поляне в окружении старых усохших деревьев с молодой порослью у корней. Теперь уже стало совсем непонятно, в какую сторону идти, показалось невозможным выбраться из леса, и он, возможно, умрёт здесь в одиночестве, а чёрные птицы обгложут до костей, как лосёнка.
…В той коммуналке, где жил он в детстве, были длинные унылые коридоры, тускло освещённые, часто совсем тёмные, потому что мальчишки выкручивали, озорничая, лампочку. Однажды, возвратившись домой, он ощупью шёл в непроглядной темноте коридора, нащупал ручку своей двери — и ужас овладел им. Это была незнакомая круглая ручка, значит, и другая дверь, хотя он не мог ошибиться — только его квартира находилась в торце длинного коридора. Страшное одиночество овладело им — он выброшен из жизни, умрёт от страха у чужого порога… Со слёзами он отчаянно забарабанил в незнакомую дверь, она вдруг распахнулась, и старуха соседка заворчала:
— Опять ключ потерял?! Ходют, ходют, открывай вам всем…
Михайлов пристыдил себя за вспомнившийся тот детский и сегодняшний страх и громко сказал:
— Выберусь, чёрт возьми!
Встав с пенька, он упрямо двинулся вперёд, не выбирая направления.
В глубинах леса зародился тяжкий гул, нарастая, быстро приблизился, порывом ветра согнуло дерево, под которым стоял Михайлов, жестоко затрепало ветки. Ветер прокатился дальше, и одновременно с затихающим его шумом за спиной Михайлова кто-то длинно вздохнул. Он обернулся, и волосы на голове шевельнулись: метрах в десяти стоял лось. Весь голубой от лунного мертвенного света, с высоко поднятой головой, утяжелённой рогами, он смотрел на Михайлова тёмными провалами глаз неподвижно и грозно.
Они стояли друг против друга, оба вскормленные этой землёй, оба её дети — человек и лесной зверь.
«Конец, я пропал! — подумал Михайлов, но в оцепенении не мог двинуться с места. — Конец! Он знает, кто убил лосёнка, он раздавит рогами, втопчет в землю…»
Новый сильный порыв ветра прокатился по лесу, пригнул верхушки деревьев, лось же, злобно фыркнув, нагнул голову и двинулся на Михайлова. Это вывело его из оцепенения. Дико закричав, он бросился бежать, и лес рванулся навстречу. Деревья, словно сговорясь, вставали на пути, он ушибался о них, колючий кустарник цеплялся за одежду и рвал кожу, над головой промелькнула бесшумная тень, раздался жуткий вопль-хохот, острым ударило в затылок… Михайлов бежал, чувствуя, как за воротник рубашки стекает горячее и мокрое. Горло пересохло, сердце превратилось в комок боли, он бежал, пока не споткнулся о корень и не полетел в глубокую яму, устланную по дну прошлогодними прелыми листьями. Неудобно подвернулась нога, острая боль на миг заслонила страх перед погоней. Он лежал скорчившись на дне ямы, стараясь сдерживать стон и громкое дыхание.
