Глава вторая. Шаховская
Сергей Андреевич Буров впервые увидел Лену Шаховскую несколько дней назад, когда она, стоя на баке, любовалась ледяным молом. Он словно ножом обрезал ледяные поля.
В этом месте прибрежная, отгороженная молом от Ледовитого океана полынья еще не успела замерзнуть. Ледяная плотина, вдоль которой шел гидромонитор, казалась чудом. По одну сторону громоздились льды океана, бизоньим стадом напирая на нее при каждом порыве ветра. По другую сторону мола бежали быстрые волны. Они озорно налетали на зеленоватую стекловидную стену, в тучах пены разбиваясь о нее.
Шаховская почувствовала, что он подошел к ней. И, не оглядываясь, сказала ему, совсем незнакомому:
– Смотрите. Как два мира. И разделяет их холод…
– А это неплохо сказано. Холод вроде бы действительно возвращается на Землю. Слишком много сильных мира того, тоскующих по былому климату «холодной войны».
– Они, – выдавила из себя Шаховская, – не верят в договоры, не верят в мирные намерения.
– Не верят? А во что они верят? Они не допускают мысли, что человечество может жить в мире. В состоянии преодолеть и энергетический и обычный голод. А разве неосуществимы проекты Великой Гибралтарской плотины, проекты использования силы морских течений, приливов и отливов?
– В мире очень многое можно сделать.
– И в мире частной инициативы, хотите вы сказать?
– Они просто так называют себя.
Буров усмехнулся.
– Инициатива имеет наибольший успех, когда человечество действует сообща. Тому примером Арктический мост, великие космические рейсы…
– Я всегда мечтала полететь в космос. Но… только одна.
– Вот как?
– Чтобы ни с кем не разделить славы! – с вызовом рассмеялась Шаховская.
– К сожалению, ракеты пока еще нацелены не только в космос.
– Куда же еще?
– Не только друг на друга, но и в Африку.
Шаховская нахмурилась.
– Мир связан договорами.
– Вы сами сказали, как верят у них в договоры. Их или не ратифицируют, или денонсируют.
– Да, холод может вернуться…
– Это вы хорошо сказали, – повторил Буров. – Только не будем продолжать сравнение. Тепло иссякает… Льды возвращаются в отвоеванную у Ледовитого океана полынью. Вы слышали о погасшем «Подводном солнце»?
Шаховская оглянулась, посмотрела на него, огромного, тяжелого, со лбом мыслителя. Она заметила, что Буров любовался ею.
– О погасшем «солнце» все слышали, – задорно сказала она, – но почему оно погасло, никто не ответит.
– Как знать! – лукаво сощурясь, неожиданно для самого себя сказал Буров и тут же поймал себя на том, что красуется перед незнакомой женщиной.
Она заинтересовалась:
– Уж не туда ли вы направляетесь, мужественный незнакомец?
– Вы проницательны.
– Тогда вы по меньшей мере несете с собой готовое решение, которого трепетно ждут беспомощные научные светила.
Он нахмурился, задетый за живое:
– Если бы вы были физиком, я не поскупился бы на информацию.
– Стоит ли опускаться до неуча!
Буров посмотрел на нее сверху вниз.
– Наверное, уже все перезабыли, – предположил он.
– Ну, знаете ли!.. Впрочем, это меня интересует разве что только ради того, чтобы получить о вас представление.
– Благодарю за интерес. Что ж… могу сознаться. У меня отнюдь не готовое решение. Только гипотеза, которую я мечтаю подтвердить.
– Мечтаете? Вот вы какой? А у вас есть факты, на которых вы основываетесь?
– Мне известно явление. Ядерные реакции в районе «Подводного солнца» вдруг стали невозможными. Я отвечаю почему.
– Не кажется ли вам, что гипотезы можно выдвигать только в объяснение фактов?
– Старая песня тех, кто отмахивается от нового слова. А разве у Джордано Бруно, дерзко высказавшего мысль об обитаемости иных миров, были факты в подтверждение его гипотезы? Но гипотеза эта, за которую он был сожжен инквизицией, заставила в наше время искать факты в ее подтверждение. Нет, милая незнакомка! Гипотезы можно выдвигать не только на основе фактов, но и для того, чтобы искать факты в определенном направлении. Этим и должны заняться ученые в районе «Подводного солнца».
– Так и предоставьте им выдвигать гипотезы на основе найденного. Меня учили, что научные гипотезы вправе выдвигать только ученые.
– Если не ошибаюсь, вы не хотите признать за мной такого права? Считаете, что, прежде чем говорить на научную тему, надо предъявить справку ученого совета о присвоении степени. А как быть с учителем Циолковским, с часовым мастером Мичуриным, с лабораторным служителем Фарадеем?
– В недурной ряд вы себя ставите!.. По другую вашу сторону я бы еще поставила Василия Буслаева, Степана Разина и Ермака Тимофеевича… когда он еще не был завоевателем, а только разбойничал.
Буров разозлился:
– Уж если бы я был разбойником, то просто выкинул бы за борт такую княжну, как вы.
Она засмеялась.
– А что вы знаете об этой княжне? – Шаховская почему-то выделила последнее слово.
– Скажите мне, что вы любите и что ненавидите, и я определю, кто вы.
– Извольте. Люблю такое: «Завеса сброшена, ни новых увлечений, ни тайн задумчивых, ни счастья впереди…» Зовут меня Лена.
– Почему Надсон? – удивился Буров. – Это так с вами не коррелирует.
– А вы, конечно, должны стихи писать сами.
– Почему?
– Ну, как Суворов. Вы должны делать что-нибудь совсем вам не соответствующее.
– Например, сочинять сказки.
– Сочините мне сейчас какую-нибудь сказку, и я все скажу про вас.
– Хорошо. Я попробую. Ну о чем?
– О лесе.
– Хорошо. О лесе. Жил-был лес, угрюмый, вечно ворчал на каждое дуновение ветра.
– Ворчал лес? Забавно. Дальше, – приказала она.
– Деревья в лесу были изогнутые, узловатые, толстые, всем недовольные… И особенно возмущались они совсем непохожим на них белоснежным деревцем, которое распускало золотившуюся полупрозрачную листву. Толстухам казалось это непристойным – стоять такой белоснежной на обрыве, у всех на виду. И они трясли ветками, наклонялись друг к другу и наушничали…
– И в лес пришел художник, – подсказала Лена.
– Да. В лес пришел художник, который жил в мире ханжей, как березка в этом лесу. Он захотел нарисовать ее… И нарисовал ее такой, какой она ему представилась. Он сделал это и ужаснулся. Он знал, что его все осудят, призовут к правителю города, сожгут перед ратушей его полотно. Тогда он закрасил написанное, оставив только одну березку, кора которой была как кожа женщины…
