С этой мыслью я бросился вперед, выхватывая в прыжке нож. Мы были совсем рядом, и я всадил лезвие под ребра Фермера. Это было достаточно реально! Но он продолжал смеяться, смеялся над тем, как мы рухнули и покатились по палубе. Его улыбка… нет, мир завертелся… его улыбка воняла, а глаза… Глубина взгляда заворожила, увлекла меня внутрь, в аккуратные глазные впадины, куда вползали, продираясь сквозь грязную пелену, белые изящные червячки. Сквозь эту пелену я внезапно провалился в сознание.
Когда пелена спала, оказалось, что я лежу на палубе. Еще не открыв глаза, я ощутил под собой ее теплоту, почувствовал на щеке луч солнца. Собрав силы, я открыл глаза. Рядом со мной, страшно зевая в вечном сне, лежал пристегнутый к антиграву труп, который мы недавно затащили в холодильник. Атакуя Фермера, я, наверное, случайно отключил его антигравитационный блок. Я поблагодарил свою счастливую звезду за то, что галлюцинация была такой короткой. Иногда, когда подступают головные боли, я проваливаюсь в мрачное подземелье своей души на долгие часы. При этом, бывало, я еще и ходил.
Окинув взглядом палубное оборудование, я заметил Ди Скумпсби. Он перегнулся через ограждение и изумленно глядел в воду. Может, высматривает следующий труп?
Не обращая внимания на головную боль, я присел рядом с покойником. Похоже, Сандерпек был прав. На палубе лежал старик в дорогой одежде, с красивым кольцом на испещренной прожилками руке. Кем был этот несчастный старый тюк, выбравший прогулку у моря для своего последнего вздоха? Отведя глаза, я засунул руку под пиджак мертвеца и нашарил внутренний карман. Там оказались бумажник и тонкая стопка писем, стянутая резинкой. Я взял их к себе.
Под правой рукой трупа виднелся красный рычаг пуска антиграва. Я плавно потянул его. Послышалось гудение, почти неразличимое в шуме корабля. Труп зашевелился, начал подниматься. Я крепко обхватил его, переправил обратно в холодильник и запер дверь. Потом вернулся в каюту, чтобы просмотреть письма.
К обеду я был полностью очарован письмами. Еда пахла, как всегда, чересчур пронзительно — искусственный запах, герметичная упаковка. Да и сама она была искусственной, так что я регулярно глотал на десерт пару витаминов. Это хоть как-то поддерживало обмен веществ в измученном организме. Несмотря на снотворное Сандерпека, уснул я не сразу, настолько меня взбудоражили письма.
Их было шесть и еще одна телеграмма. Все написаны девушкой по имени Джастин. Это были любовные письма.
Впрочем, не совсем любовные. Многие затрагивали политику и дела некоторых африканских республик. Я мало смыслил в политике и еще меньше — в запутанном африканском многообразии. Эти места я пропускал.
Во времена описываемых мною событий на планете был мир. Тогда против нашей мрачной социальной системы выдвигалось множество изжеванных аргументов, но я всегда повторял, что за мир следует платить не скупясь. В течение нескольких лет мы постоянно слышали об угрозе войны между республиками Африки — возмужавшими молодыми народами, чьи технологии часто превосходили европейские и американские. Но, наконец, великий и могущественный Саид Абдул эль Махассет стал президентом Африки и принес своим народам временный мир.
Я упоминаю о политике лишь потому, что это пригодится позже. Но тогда, в своих лихорадочных поисках чего-нибудь личного о Джастин, я пропускал все, что касалось африканских дел.
Конечно, письма были короткими. Два письма занимали всего по страничке. Они раскрывали горячую и сложную личность… Нет, не раскрывали, а лишь намекали. Уже после нескольких предложений мне стало казаться, будто я очень близок к Джастин. Возможно, потому, что эти письма, подобно всем великим письмам о любви, были слегка неприличными. Или казались таковыми в моем восприятии.
Я потратил довольно много времени, чтобы разобрать их. Джастин, конечно же, была незаурядной и образованной девушкой. Ведь она умела читать и писать. Когда-то меня самого, как ребенка, учил Марк Джордил. Его губы, выделяя слога, забавно двигались. В течение многих лет моей работы на ферме, попадая в тайник с книгами, я был очень доволен, что умею читать. Позже, в море, мне вполне хватило приобретенных навыков, чтобы делать пометки в блокноте. Но мой талант оказался запущенным — в пределах тысячи миль не было ни одной книги. И сейчас чтение писем Джастин было для меня мучительным.
Все они были адресованы человеку по имени Питер.
«Я совершенно серьезна, — писала она, — и буду делать то, что необходимо делать. В этом, любимый, мои возможности соответствуют твоим. Ты уже мог, наверное, почувствовать, что мое сердце искренне повинуется твоему».
Вероятно, они принадлежали к какой-нибудь религиозной секте; в городах процветали тысячи верований, многие ничем не лучше обычных суеверий. В том самом письме Джастин писала:
«Когда мы вместе, нам кажется, что нас что-то разъединяет, а когда мы в разлуке — мы оказываемся вместе! Я черпаю силы из слабостей мира и спрашиваю, что будет тебе приятнее, Питер, чтобы я жила для тебя или умерла ради тебя?»
Многого я просто не понимал. Но именно эта неясность, а также близкие и загадочные чувства женщины обдавали меня теплотой.
Я рисовал ее в своем воображении. Какой она была? Темноволосой, светлой, полной или худенькой, какие у нее губы, глаза? Передо мной промелькнули все сладострастные подробности, но, как это ни печально, в них наверняка не было ничего близкого к истине.
Мне никогда не доводилось встречаться с подобной женщиной. Предчувствие смерти, висящее над ней, делало ее еще более притягательной. Я завидовал Питеру. Он, кажется, занимал высокое положение в Англии, но какое именно — я не разобрал. Мне удалось узнать, что он остался в Африке и должен был принять какое-то опасное и рискованное решение. В письмах упоминался президент Африки эль Махассет. И хотя я не разбирался в политике, но все же понял, что Джастин и Питер были замешаны в каком-то заговоре. Последнее письмо было написано позавчера.
«Да, ты, как всегда, прав, — так начиналось одно из писем. — Мы должны расценивать нашу любовь, как мелочь, которая касается только нас. Дело важнее. Я пытаюсь говорить это себе, оставаясь собой. Чтобы спасти мир, мы должны забыть о нашей любви, но я не смогу спасти мир, если лишусь тебя. Ты мой милый и преданный изверг. Я должна иметь и тебя, и дело. Ты действительно сможешь приехать сюда без самообвинений? Я пошила себе новое платье для роскошных ужинов. Абсолютно черное, оно будет так же хорошо утром, как и вечером. Ты должен приехать и убедиться, что я не лгу».
