Пруд находился в подвальном помещении. Он был закрыт частой сеткой. Высоко над прудом на железной решётке стояли Арсений Павлович, Кир, Выщенко и дежурный по этажу. Кир облокотился на перила, держа в ладони лягушечку. Свет был очень тусклым, но тёмная масса под сеткой заметно шевелилась.
— Учтите, это была не наша идея, — сказал Арсению Павловичу дежурный.
— А чья?
— Самого председателя… кстати, вот он идёт. Здравствуйте, Константин Сергеевич… — Дежурный поспешно отошёл к стене.
— Я, — сказал председатель, спускаясь по лестнице. — Что стряслось?
Он увидел гостей, и его улыбка потускнела.
— Вы председатель Хазреулов? — спросил Арсений Павлович.
— Он самый… Егор Максимович, а что так поздно?
— Вот эти жабки не на своём месте, — ответил Выщенко.
Кир повернулся и показал Хазреулову лягушку.
* * *
— Они страшно плодятся, — рассказывал Хазреулов. — Корм — какая-то ряска, всего ничего. Тоже почти что сама растёт. Мутанты, понимаете? Размножаются, как саранча, — Он то и дело поглядывал на Арсения Павловича. — Пару раз в день черпаем их ковшом — и в мясорубку, в мелкий фарш.
— Живыми, что ли? — спросил Кир.
— Разумеется. Не будешь же каждую лягушку душить, — Хазреулов улыбнулся.
— Действительно, — сказал Арсений Павлович, глядя на живую массу в пруду.
Они были по-своему очень красивы: маленькие тельца, изящные лапки и нежная зелёная кожа с оттенками потусторонних цветов. Сверху, с галереи, их ад казался массой переливчатого шёлка, замоченного в красильном бассейне. Живые существа в этом аду сидели друг на друге. Когда их не успевали вовремя вычерпать ковшом, верхние слои живой массы давили нижние своим весом, и тогда без счёта гибли головастики и молодняк. Лягушки шевелились. Они бессмысленно перебирали лапками, пытаясь куда-то плыть, уставали, уходили под воду и под другие живые тела, опять выбирались с бездумной настойчивостью наверх, опять гребли лапками, опять тонули, погибали, давили друг друга и не издавали ни звука. Они рождались здесь, существовали в душной тьме, не видя солнца и небес, и гибли в мясорубке, поколение за поколением.
— Ну вот. Фарш сушим, добавляем в корм скоту. Вы б видели, как свиньи набирают вес! А как телята растут… — похвастался Хазреулов. — Нам этот метод сэкономит миллионы рублей в год на одних только кормах.
— Кормить сельскохозяйственный скот нетрадиционной животной пищей запрещено, не так ли? — спросил Арсений Павлович.
— Пока что, товарищ Островский. Пока ещё запрещено. Мои лягушки войдут в сельское хозяйство.
Выщенко нервно хихикнул.
— Мы лягушек проверяли, не думайте, — возмутился Хазреулов. — Ни радиации, ни тебе ядов каких. На выходе — качественное мясо.
— Хазреулов, — сказал Арсений Павлович. — Вам известно, что коровы в природе лягушек не едят? Они травоядные.
— Как раз в природе, дорогой Арсений Павлович, они их с удовольствием едят. Мышку, лягушку там, перепелиное гнездо — что в траве ухватят, то и съедят, и облизнутся, — возразил председатель. — Мои лягушки ведь практически — естественный прикорм.
— Хазреулов, — ровно сказал Арсений Павлович, — Вы знаете, откуда взялись эти лягушки?
Председатель смутился.
— Из рек…
— Они не просто из рек, — спокойно сказал Островский. — Они из Ленинграда. Это мутанты из вод Ленинграда.
Повисло молчание.
— А Вы не думали о том, что, если на этих жабках скот набирает вес, то это и на людях может отразиться? На тех, которые ваше мясо едят? — спросил Выщенко.
Хазреулов развёл руками.
— Так ведь не отражается пока что…
— Не отражается, говоришь? — нехорошим тоном сказал Арсений Павлович, вытащил пистолет и поднёс дуло к переносице Хазреулова.
Хазреулов ужасно побледнел. Его мир сузился к диаметру пистолетного дула. Сердце Выщенко ушло в пятки.
— …Не надо, — выдавил он.
— Почему?
Выщенко лихорадочно соображал. В самом деле, почему? Из-за мальчика? Выщенко посмотрел на Кира. Кир спокойно наблюдал за отцом. В его глазах нельзя было прочесть ничего.
— Стойте, Арсений Павлович, — сказал Выщенко. — Вы же не можете просто так застрелить кого хотите.
— Почему это я не могу застрелить кого хочу? — спросил Арсений Павлович.
— Потому что… закон такой, — нашёлся Выщенко. — Такой закон. Его надо судить.
Островский немного подумал и посмотрел на сына. Кир молчал. В ладони у него неподвижно сидела лягушечка.
— Ладно, — сказал Арсений Павлович.
Он убрал пистолет. Хазреулов шумно выдохнул и прислонился к стене. Ноги у него сделались ватные.
— Только это сейчас так оставить нельзя, — сказал Арсений Павлович. — Дежурный, убирай сетку.
Дежурный кинулся к настенному пульту и передвинул рычаг. Сетка над прудом разъехалась. Арсений Павлович глянул на лягушачью преисподнюю, взял Хазреулова за плечо и выбросил его через перила.
Раздался глухой всплеск, и председатель исчез в кишащей массе живых существ. Лягушечка Кира Островского неожиданно спрыгнула с его ладони и тоже плюхнулась в пруд. Хазреулова было не видать.
Дежурный в оцепенении дождался ухода гостей и объявил тревогу.
* * *
Председателя колхоза «Злато» в лягушачьем пруду не нашли — ни мёртвого, ни живого. Пруд вычерпали до дна, лягушек перебрали чуть ли не по одной, но Хазреулова среди них не оказалось. Ясно было, что незаметно вылезти из пруда он не мог, как не мог и провалиться в канализационную трубу: все трубы были не только забраны сетками, но и закрыты практически наглухо, не говоря уж о том, что для Хазреулова они были бы слишком узки. Колхозники до самого утра искали своего председателя по всей территории завода и заглянули даже в стойла, но так его и не нашли.
К утру в колхозе собралось всё младшее начальство. Наконец оповестили милицию, и злосчастный секретарь «Злата» сел писать доклад в областной совет. В это время труп Хазреулова уже искали в реке. Река была та самая Черноярка, что двадцатью километрами дальше протекала мимо дома Арсения Павловича.
К Выщенко милиция приехала в полдень, и он рассказал всё как было. Милиция отправилась к Арсению Павловичу.
— Ну к чему эти шутки, товарищ Островский? Где этот прохиндей Хазреулов?
Арсений Павлович указал в сторону реки.
На реке их оглушило кваканье лягушек. Маленькие зелёные существа тысячей тысяч обсели берега Черноярки и выводили радостные симфонии. В их пении чудились церковные хоры. Посреди этой ликующей музыки в ряске у берега сидел председатель Хазреулов. Он был гол, как будто только что появился на свет. На лице у него было бессмысленное выражение. Увидев милиционеров, Хазреулов встрепенулся, протянул к ним руку и тут же посмотрел на эту свою руку с каким-то детским, чистым изумлением.
