Так завершил свой рассказ Шелдон. Я долго не мог прийти в себя. Казалось, его подвигло на это признание неодолимое внутреннее побуждение; лихорадочный поток удивительного красноречия, торжественный тон, с каким он подражал жреческим заклинаниям, и быстрая смена выражений страха, благоговения и ужаса на его лице — все говорило о давно прошедших веках; в его словах, как сквозь трещину в стене, мне виделись неистовые политические битвы и варварское великолепие забытой доисторической расы.
Договорив, он отвернулся, глядя в сторону — и я, как и он, стал невольно искать глазами отрубленную руку Торки, чьи пальцы сжимались и содрогались в ядовитом кровавом тумане древней резни.
Голос Шелдона вывел меня из задумчивости; но хотя обычные манеры вернулись к нему, я после часто вспоминал сказанные им тогда слова:
— Мы назвали это сном, Хоссман. Давайте лучше назовем это воспоминанием.
Пока не вернулись остальные, я был не в состоянии думать о чем-либо другом и избавиться от кошмара первобытного ужаса, навеянного рассказом о судьбе Торки.
Похоже, примерно в двух милях от нашего лагеря Хэнк неожиданно набрел на след, по которому шел утром; кровавая дорожка вела через ущелье к нагромождению скал, где, как он считал, скрылась пума, чтобы умереть или зализать свои раны. Я с радостью заметил, что Шелдон проявил настоящий охотничий интерес к этой новости. Наши лучшие следопыты были уверены, что найти убежище пумы и покончить с ней, если она еще жива, будет нетрудно; и все единодушно согласились, что в награду за мужество и изобретательность, проявленные прошлой ночью, Шелдон достоин шкуры.
Вслед за Хэнком наша партия проследовала вдоль реки и благополучно прибыла к устью ущелья; там мы быстро вышли на след. Решено было разделиться на три группы — нам с Шелдоном досталось дно ущелья, а остальные должны были прочесывать склоны с каждой стороны. Мы рассчитывали вскоре поднять пуму; если она попытается бежать из ущелья, то на любом из склонов непременно встретит бдительного врага.
Крошечные багровые капли, видимые время от времени на плоском камне или упавшем дереве, заставили нас проделать немалый путь по берегу ручья, отвоевавшего для себя дно ущелья.
Дальше пришлось идти вверх, преодолевая валуны и кусты, которые скрывали от нас ручей. Чуть выше по склону мы обнаружили его исток: вода с силой вырывалась из наклонной расщелины в скале. Рядом мы заметили кровавое пятно — оно подсказало нам, что здесь должно находиться последнее прибежище пумы.
Мы решили осмотреть расщелину, но прежде Шелдон зажег фонарь, захваченный с собой в ожидании именно такого поворота событий.
Ступив в темноту, мы сразу же запутались в плотном сплетении ветвей мертвого кустарника. Кусты росли так густо, что мы были вынуждены продолжать путь по неглубокому руслу ручья. Вскоре из-за резкого наклона стен мы уже не могли идти выпрямившись, а затем нам и вовсе пришлось опуститься на четвереньки.
Пробираясь таким манером по расщелине, мы достигли своего рода канала или наклонного туннеля; он был чрезвычайно узок, и я начал побаиваться, что мы безнадежно застрянем. Я уже собирался высказать мысль об отступлении, когда ползший впереди Шелдон с натужным кряхтением и возгласом облегчения внезапно обрел свободу движений. Я был не так привычен к физическим нагрузкам и с трудом последовал за ним. Оказалось, что мы можем выпрямиться во весь рост, хотя и оставались по колено в ледяной воде. Какое-то время Шелдон сжимал ручку фонаря в зубах, а когда он резко высвободился из гранитной тюрьмы, фонарь потух; теперь он зажег его снова, мы огляделись и увидели, что стоим в гроте, по полу которого вьется наш ручей.
Мне не хотелось возражать Шелдону, однако продолжение поисков казалось мне совершенно безрассудным делом. Я вспомнил, что близится вечер, что на небе еще днем собирались грозовые тучи и что наши спутники не могли знать, где мы находимся. Еще одно возражение я постеснялся тогда высказать: в дальнем конце грота я заметил беспорядочную груду камней и глины, которая случайно сложилась в виде головы и разверстых челюстей огромной жабы; из пасти ее вытекал ручей, напоминая жадный язык, готовый слизнуть какое-нибудь злополучное насекомое. Все это вызвало у меня острое чувство отвращения и страха.
Если бы мы решились идти дальше, нам пришлось бы пробираться сквозь горло этого гигантского, похожего на окаменелость монумента. Я счел это дурным знаком — сама Природа снабдила сокрытые во мраке тайны такими грозными вратами. Но Шелдон, я думаю, был далек от подобных размышлений; он успел опередить меня, и я услышал его голос, зовущий меня из внутренней пещеры.
Я неохотно двинулся на зов и вскоре оказался в просторном зале, тишину которого не нарушало, а скорее подчеркивало журчание небольшого водопада: ручей, в конце концов, должен был втекать в пещеру откуда-то сверху, и здесь он нашел на своем пути крошечный уступ.
Не обнаружив ничего интересного, мы через некоторое время вышли на расколотый и иззубренный каменный парапет, нависавший над бездонной бездной непроницаемой тьмы, куда в далекие века, по-видимому, рухнула изначальная стена. Наклонившись над краем, мы с помощью фонаря разглядели широкое углубление, густо усеянное упавшими камнями; тусклый свет позволял нам только гадать о глубине пропасти. Шелдон хотел было спуститься туда, но я отсоветовал, и мы решили подробней осмотреть зал, где находились. Изучая его, мы сделали весьма странное открытие. На серой поверхности скалы, словно обведенный огненной кистью, проступал почерневший контур колоссальной летучей мыши с распростертыми крыльями. Казалось, она висела, цепляясь за стену. Рассмотрев ее более внимательно, я нашел, что она имела сходство, пусть местами и карикатурное, с попадавшимися мне изображениями и описаниями древних чудовищ — птеродактилей. Можно было подумать, что один из них присел отдохнуть на стену.
Шелдон встретил мое заключение нетерпеливыми вопросами, но избегал упоминать о мысли, которая, как я сейчас понимаю, вертелась и у него, и у меня в голове — а именно, что контур на стене близко напоминал чудовище из его сна.
На скале проступал почерневший контур колоссальной летучей мыши.
Этот сатанинский портрет, вероятно, был обязан своим возникновением не более чем фантастической случайности; но мы оба испытывали к нему такой болезненный интерес, что я потерял всякое представление о времени и очнулся, лишь услышав необычный шум. Журчание водопада звучало теперь по-иному, а узкий ручеек превратился в ревущий поток. Долго думать о причинах этого не понадобилось. Снаружи наконец разразилась буря, и теперь тысячи потоков стекали с высоты в избранное ими русло.
