Можно ли при этом расторгнуть связь будущего с фантастичностью, обойтись лишь первой частью формулировки названной нами метатемы? Мысленно переместим в наши дни человека прошлого века. Могут ли быть сомнения, что наша современность поразит его своей фантастичностью? Ведь сбылось и то, что не снилось! То, что в девятнадцатом веке казалось заведомо невероятным, безусловно фантастическим, - и это осуществилось! Всплыло из-за горизонта прогресса, стало явью. Фантастическое все быстрее преобразуется в реальное, и без учета этого процесса ныне непостижима сама действительность.
Вот что вызвало к жизни, а затем развило новый вид литературы, который зиждется на четвертой, исторически недавно возникшей мета-теме "Человек и человечество перед лицом грядущего и всего фантастического, что, быть может, таится за горизонтом прогресса". Это не значит, что прочие метатемы в научной фантастике не присутствуют. В той или иной, иногда значительной мере они, конечно, присутствуют, никакая литература не может уйти от них. Но доминанта научной фантастики - четвертая метатема. Тут водораздел, отличающий этот вид литературы от всех других, даже от обычной фантастики. Не столь существенно, присутствует ли в НФ "наука" или отсутствует, есть там небывалая машинерия или ее начисто нет, - все это производные, не строго обязательные признаки НФ. Какая метатема доминирует в том или ином произведении - вот главный критерий различия.
Ту же самую мысль писатель-фантаст Г. Гуревич выразил иначе: есть фантастика-тема и есть фантастика-прием. Это верно, но требует существенного уточнения. Действительно, в "Носе" Гоголя или в "Мастере и Маргарите" Булгакова (ряд можно продолжить) фантастика именно прием, эффективный способ остранения действительности; четвертой метатемы здесь практически нет. Наоборот, в фантастике Уэллса, Стругацких (ряд можно продолжить) она главенствует. Однако "тема" здесь обычно еще и прием, допустим, показа человека и современности "в свете будущего", в чем легко убедиться, анализируя хотя бы романы Уэллса. Это причина, почему я не следую формулировке Г. Гуревича, а даю, как мне кажется, более сложную.
Упрощению, редуцированию до краткого "Человек и человечество перед лицом грядущего" наша формулировка не поддается еще и потому, что, как уже отмечалось, есть произведения научной фантастики, где будущее никак не затрагивается, не изображается. Зато неизменно присутствует человек, столкнувшийся с чем-то невероятным, фантастическим. И не просто невероятным (тогда бы стерлось важное отличие научной фантастики от всякой иной). Нет, речь, повторяю, идет о невероятном, часто, казалось бы, невозможном, и тем не менее, кто знает, быть может, таящемся за горизонтом прогресса или в природе. Прежде всего за горизонтом прогресса!
Это один из ключевых моментов понимания сути научной фантастики. Ни гоголевского Носа, ни гётевского Мефистофеля заведомо нет в природе, не сыщутся они и за горизонтом прогресса, все это прием и только прием. А например, столь нередкие в НФ диковинные инопланетяне могут быть. А могут и не быть. Заранее неизвестно, что может открыться в природе и проявиться в будущем. Неизвестно, и это одна из причин, почему научная фантастика ведет свой поиск отнюдь не в "рамках науки" и часто не в соответствии с ее постулатами. Право художественной литературы привлекать для решения той или иной идейно-художественной задачи хоть демона, хоть "машину времени". Это главное. Но что касается НФ, то дело не только в этом. Исторический опыт нам показал, что сбывается не только прогнозируемое, но и непредвиденное, подчас даже, казалось бы, антинаучное. За примером недалеко ходить. Как бы еще в тридцатых годах было воспринято утверждение, что призраки людей и предметов возможны как физические субстанции? Клеймо антинаучности, а то и мистики было бы наложено тут же. А сегодня подобные призраки созданы, существуют, ибо что такое голографический, лишь на ощупь отличимый от вещной реальности образ, как не тот самый призрак? И кстати, впервые эти образы-призраки (приведения то ж) возникли как возможные в будущем физические доподлинности именно в научной фантастике. Призраки и раньше разгуливали по литературе, но прежде они были либо явлениями потустороннего мира, либо сюжетно необходимыми персонажами, вроде "тени отца Гамлета". Лишь научная фантастика сказала: быть может... Сказала и как могла (см. "Тень Минувшего" И. Ефремова) обосновала, почему это возможно.
Между прочим, по свидетельству самих ученых, это оказало влияние на научный поиск. Ничего странного в этом нет. Научная фантастика порождена ускорением прогресса, но по закону обратной связи она, в свою очередь, должна воздействовать на него. Заметим в этой связи, что и самолеты, и телевидение, и роботы, и лазеры, и космические корабли, и многое другое впервые объявились в научной фантастике. Нередко до того, как были разработаны научные теории, показывающие, что и такое возможно.
Это доказывает прогностическую силу научной фантастики. Но отнюдь не делает ее какой-то литературой предвидения. Если смысл заключался только в предвосхищении, читали бы мы сегодня "20 000 лье под водой" Жюля Верна или "Аэлиту" А. Толстого? Едва ли, ибо там "все устарело". Читаемыми эти произведения делает художественное, человеческое, никак не сводимое к прогностике содержание. А оно, как во всякой иной литературе, многозначно. Настолько, что почти всю научную фантастику с тем же успехом можно назвать литературой о... современности.
Эта двойственность НФ, ее обращенность как к будущему, так и к настоящему давно подмечены исследователями. Установлено, что она столь же отражает современность, как и другие виды литературы, только иначе ее воспроизводит и преломляет. Научная фантастика, как правило, весьма обобщенно, порой даже абстрагированно схватывает состояние действительности, ее сиюминутную данность. И в этом она сильно уступает обычной прозе. Зато она неплохо улавливает динамику современности и, пожалуй, как никакая другая литература, замечает не всегда очевидные тенденции развития.
Как раз поэтому научная фантастика становится панорамным зеркалом чаяний, тревог, надежд, стремлений и упований своего времени. И одновременно магическим кристаллом, позволяющим кое-что различить в завтрашнем, а то и послезавтрашнем дне. Обратимся к тому же Жюлю Верну. Прогнозное значение его творчества велико. Вместе с тем в его ранних произведениях отразились восторг общества перед раскрывшимся могуществом человеческого интеллекта, мечта о покорении новых пространств, вера, что победы науки и техники несут грядущему свет, оптимистическое восприятие прогресса. Все это было весьма свойственно тому времени. И спросим себя, в каких еще произведениях того периода эти мечты и надежды отразились столь мажорно и явно? Заглядывая в будущее, Жюль Верн, как никакой другой писатель, выразил существенную черту своей современности.
