В комнату вошел Габриэль с крохотным серебряным подносом в руках.
— Господин доктор, вам письмо.
Андре, не глядя, сердито отмахнулся от него.
— Продолжайте, — сказал он Лафоргу. — Меня интересуют все подробности.
— Выяснилось, что Веена покинула Сент-Жюльен на взятой напрокат машине. Я отыскал шофера, который ее вез. Его зовут Рене, у него гараж в нескольких километрах отсюда. По его словам, Веена уехала часов в восемь утра. Лил проливной дождь, и девушка промокла до нитки. Она страшно торопилась так, словно по пятам за ней гнались полицейские. Рене сказал, что при взгляде на нее, мокрую, продрогшую, со слипшимися волосами, ему стало не по себе. Дорога была преотвратная, и они только через два с лишним часа добрались до Рошфора. Шофер добавил, что рыжеволосая пассажирка вызывала у него инстинктивное чувство страха. Она сидела на заднем сидении. Рене, который отлично видел ее в зеркале заднего обзора, заметил, что с ней что-то стряслось. Всю дорогу она просидела, закрыв лицо платком. Он так и не понял, то ли ее пугала гроза, то ли…
Лафорг на мгновение умолк, как бы колеблясь, следует ли ему продолжать, но потом решился:
— Не знаю, как бы это поточнее выразить, доктор. Рене утверждает, что пассажирка сидела, откинувшись головой на спинку сиденья и закрыв лицо платком. Ему кажется, что она плакала и не хотела, чтобы он это заметил. Но у меня сложилось другое впечатление.
— Какое же? — дрожащим голосом спросил Андре.
— Веена отпустила шофера на перекрестке у Сент-Жюстена и вошла в придорожный бар. Я побывал там, разыскал бармена и выяснил кое-какие любопытные подробности. Вы же понимаете, доктор, в одиннадцать утра шоферы обычно еще не успевают сильно напиться. Да и бармен показался мне человеком спокойным, рассудительным. Он вспомнил, что интересующая нас девушка не вошла, а прямо-таки влетела в бар и залпом осушила несколько стаканов воды. Казалось, внутри у нее все горит. А потом… потом ей стало плохо… Она сделалась мертвенно-бледной, обмякла, кожа у нее внезапно стала морщинистой, как у старухи. Конечно, за достоверность сказанного трудно ручаться, может, и в самом деле шофер был пьян… Но, по словам бармена, лицо девушки непрерывно менялось: оно то было прекрасным, то становилось уродливым, с огромными круглыми молочно-белыми глазами.
— Довольно! — вскричал Андре. — Хватит описывать ее лицо! Я хочу знать, что случилось потом, куда она девалась.
Лафорг сокрушенно развел руками.
— Исчезла. Испарилась. Из бара она направилась в лес. Последним ее видел один лесоруб. Он-то и рассказал, что какая-то рыжеволосая девушка промчалась мимо его домика и скрылась в лесной чаще. Немного погодя раздался глухой взрыв, словно кто-то ударил по гигантскому барабану. Я прочесал лес, но не нашел никаких следов Веены. Когда же я возвращался, то на поляне, неподалеку от опушки леса, увидел обгоревшие кусты и траву. Возможно, там стояли табором цыгане, а возможно…
Однако Андре, охваченный безотчетным волнением, уже не слушал его. Он не сразу мог понять, что именно его гнетет, мысли путались… Но он вновь и вновь возвращался к пережитому. Нет, он не должен придавать значение абсурдным предположениям. Просто разыгравшееся воображение сыграло с ним злую шутку. Одно бесспорно — Веена ушла от него навсегда. Но кто она, эта Веена? Андре вновь вспомнил ее белое, как полотно, лицо, дряблую кожу, неправдоподобно большие круглые глаза…
До него не сразу дошел смысл слов Лафорга. Извиняющимся тоном детектив сказал, что его миссия окончена, но если господин Клеман считает, что поиски следует продолжать…
Андре покачал головой. Он встал, проводил Лафорга до двери, а потом в каком-то оцепенении стоял у окна и следил за тем, как малолитражка с грохотом выехала за ворота.
— Господин доктор, — напомнил Габриэль, — письмо у вас в кабинете, на письменном столе.
Андре, словно лунатик, вошел в кабинет. Письмо. Еще не вскрывая его, он понял, что оно от Веены. Но не спешил его прочесть. Где-то в глубине его души зрела уверенность, что письмо это не доставит ему радости.
Он ощупал плотный, слегка пожелтевший конверт. Его имя и фамилия были выведены старательно, крупными буквами — так обычно пишут первоклассники. Медленно, неуверенно он разорвал конверт: в его руках оказались четыре листа, исписанных неразборчивым почерком, а в конце огромными буквами подпись: «Веена».
И снова он оказался во власти неудержимо налетевших воспоминаний. А когда они схлынули, неожиданно ощутил полнейшее безразличие, словно эта лавина воспоминаний обрушилась не на него, а на кого-то другого.
Он взял письмо.
«Дорогой Андре (кажется, так обычно начинаются письма?)!
Прости меня: я невольно вызвала у тебя иллюзии, которые не могли длиться вечно. Андре, мой ненаглядный, моя единственная любовь! Когда ты получишь это письмо, я буду далеко-далеко от тебя, за пределами доступного человеческому воображению барьера. Не спрашивай, где, не пытайся понять, тебе это не удастся. Но одно я обязана объяснить, хотя сомневаюсь, чтобы ты мне поверил: ты должен знать истинную причину моего бегства. Мне нелегко будет тебя убедить. Но я попытаюсь.
Если б ты хоть на миг смог превратиться в доверчиво го ребенка, быть может, тогда… Слушай же.
Попробуй представить себе далекий мир, похожий на твой. Обитатели его тоже радуются и страдают, но своим внешним видом они очень отличаются от людей и, естественно, могут показаться им уродливыми. Представь себе также, что там живет женщина, которая при желании может изменять свою внешность. И все-таки она несчастлива, так как природа лишила ее дара, которым наделены все другие женщины ее планеты. Она не способна стать матерью. Существует, однако, целебное средство, чудесная трава, которая позволит волшебнице познать материнскую любовь. Знаю, я покажусь тебе безумной, фантазеркой. Но, поверь мне, сколь нелегкой и страшной ни показалась бы тебе эта история, в ней нет ни грана вымысла. В мире, откуда я появилась и куда теперь возвращаюсь, я представляю собой редчайшее исключение — ни один мужчина не может сделать меня матерью. Ни один.
Кроме тебя. Тебя или любого другого землянина. Вот по чему я прилетела к вам. Помнишь, Андре, нашу первую встречу на пляже? Ты стоял на берегу и в лучах солнца казался прекрасным бронзовым изваянием. И все-таки… все-таки я испытывала к тебе отвращение! Потому что мы другие, любовь моя! Не спрашивай, как я потом смогла, сумела привязаться к тебе. Может ли пчелиная матка влюбиться в трутня? Нет. И однако же со мной это случилось.
