Я киваю, пытаясь показать свою признательность. Но она перебивает меня:
— Это все, что мы в состоянии для вас сделать.
Она говорит на неведомом мне языке, тем не менее мне понятно каждое слово.
— Всего наилучшего, — говорит она и плачет.
Я пытаюсь ее обнять, для чего делаю шаг вперед и раскрываю объятия... Но тут на меня обрушивается вода; и пляж, и она скрываются в водовороте. Я пытаюсь восстановить ее облик в памяти, но это совершенно неосуществимо.
Появляется новый разносчик. Ему всего десять лет, и он вынужден дважды ходить к фургону, чтобы донести скудный паек до крыльца — ни шагу дальше! Я стою на крыльце и жду, когда он принесет остаток. Свежий воздух приятно щекочет ноздри. Лужайка заросла сорняками, среди которых покорно гниет мебель. Уже поздняя осень, вернее, начало зимы. Деревьям давно положено сбросить листву, однако все вокруг пахнет весной; видимо, и климат, и растительность попали под мощный контроль.
Мальчишка с трудом волочет мешок. Он не только мал, но и, судя по виду, плохо питается. Однако он тащит мне еду с фанатической целеустремленностью. Когда я спрашиваю о прежнем разносчике, он коротко отвечает:
— Кончился.
Что бы это значило?
— Кончился, — повторяет он, злясь на меня за непонятливость.
Услыхав наши голоса, женщина просыпается и подходит к двери.
— Немедленно сюда! — кричит она.
Бросив напоследок взгляд на усовершенствованный мир, я спешу на зов, взвалив на спину мешок. Паренек тем временем заводит свой фургон. Выглядит он по-дурацки: маленькая головка, перекошенное личико на высоте руля. Он сворачивает к соседнему дому. Я не знаю, кто в нем живет. Какие сны снятся его жильцам?
Женщина осуждает меня за равнодушие и безалаберность, вообще за все. Я более безопасный объект осуждения, чем низкокачественный ячмень и рис.
— Поди сюда! — приказывает она.
Возможно, я подчинюсь, а возможно, и нет.
— Иначе я позвоню и пожалуюсь, — грозится женщина.
Этого она не сделает. Во-первых, она меня боится: вдруг я отомщу? Во-вторых, ей невыносима мысль об одиночестве. Мне достаточно одного взгляда, чтобы лишний раз это понять, а заодно заставить ее вобрать голову в плечи. Как я ей ни ненавистен, не будь меня рядом, она бы испугалась, что жизнь окончательно потеряла смысл.
Будущее само обрекло себя на гибель, а потом опомнилось и попыталось спастись.
Но это все равно, что пытаться обуздать циклон: будущее слишком обширно и хаотично, чтобы действовать целенаправленно и стремиться к чему-то конкретному. Некоторые люди будущего твердили, что у них нет права вторгаться в прошлое. «Зачем нам сживать со свету первобытных людей? — говорили они. — Мы натворили бед и должны смириться со своей участью».
Однако большая часть представителей вида считала по-другому. Владея энергией двух планет, настоящей и прошлой, они считали, что у них есть хорошие шансы на успех.
Однако они не знали о тайном движении в своей среде. О втором, подпольном голосе.
Разбуженный сиренами, я бегу вниз и застаю момент рождения мужчины-дитя. Он величественно восседает в ванне. По его волосатому телу стекает густая жидкость. Сирены умолкают, сменяясь криком женщины:
— Вы только на него посмотрите! Посмотрите на него!
Мужчина корчится и кашляет до тех пор, пока не прочищает легкие. Потом он морщится и что-то говорит на языке будущего. Ближний аппарат включается и переводит его слова:
— Я хочу воды. Холодной воды. Принесите мне воды.
— Я принесу, — вызываюсь я.
Женщина пребывает в бурном восторге.
— Какой вы милый, сэр! Это я о вас позаботилась. Только я одна.
Мужчина-ребенок говорит опять.
— Я хочу пить, — переводит машина.
Оба голоса звучат нетерпеливо.
В кухне у двери стоит тот самый ломик, которым я выковыривал из стены ванну. С ним я и бегу к «новорожденному». Наверное, во мне давно, с самого начала копилась ярость: ведь этот тип и такие, как он, уничтожили мой мир. Я размахиваюсь и наношу ему удар, прежде чем он опомнится и окажет сопротивление.
Женщина издает вой и застывает от потрясения.
Удлиненный череп оказался совсем хрупким: он раскололся от первого же удара, заполнявший его студень разлетелся по всей комнате.
Она с опозданием бросается ко мне, пытаясь вырвать оружие. Я швыряю ее на пол, подумывая, не совершить ли еще одно убийство. Однако она не заслужила смерти. Даже когда она хватается за телефон и взывает о помощи, я не могу заставить себя ее прикончить. Вместо этого я наношу удар по стене у нее над головой, сильно ее напугав, а когда она уползает, беру трубку и с ухмылкой говорю кому-то на другом конце линии:
— Ты следующий, приятель. Твое время почти наступило.
Снаружи пахнет химией и дымом. Над головой стрекочет причудливый аппарат, выискивающий, как видно, кризисные точки. Я не вызываю у него интереса. Возможно, происходит слишком много событий сразу, возможно, у них на заводе произошла диверсия. Во всяком случае, мне позволяют действовать: я вхожу по очереди в каждый дом и убиваю всех новорожденных пришельцев. Занятие это грязное и жестокое, но в одной из гостиных я нахожу убитых «родителей», павших, должно быть, жертвами своего неблагодарного дитяти. Заслышав над головой скрип половиц, я на цыпочках поднимаюсь на второй этаж и застаю убийцу за примеркой одежды убиенных: он еще не успел натянуть штаны, поэтому у него нет шанса дотянуться до окровавленной бейсбольной биты.
С этого момента я превращаюсь в одержимого — сосредоточенного, уверенного в себе и совершенно неутомимого.
Разделавшись со своим кварталом, я приступаю к следующему. Обойдя один из домов, я сталкиваюсь лицом к лицу с мощной женщиной, вооруженной пожарным топором. Мы оба замираем на месте и радостно улыбаемся. Происходит объединение сил. К рассвету, утомившись от палаческих дел, я наконец спрашиваю ее:
— Как тебя зовут?
— Лаверн, — отвечает она крайне смущенно. — А тебя?
— Гарольд, — отвечаю я, довольный, что не запамятовал свое имя, так долго не употреблявшееся. — Рад познакомиться. Лаверн — приятное имя.
К вечеру мы и еще человек двадцать наших новых друзей натыкаемся на некогда пышный особняк, в котором забаррикадировались пришельцы. Для полного освобождения города особняк надо сжечь дотла, что мы и делаем.
Что теперь?
— Может, повернем на север? — предлагает Лаверн. — Я слыхала, что где-то там они занимались строительством.
Я обнимаю ее, не испытывая в этот момент потребности в словах.
Свою дочь мы назвали Уникум. Мы живем втроем в центре города, возведенного в расчете на истребленное теперь будущее, в хижине, построенной из чего попало между пустыми домами. Это очень высокие и чистые здания, выглядящие совсем одиноко. В них нас не пускают, но и не мешают обитать рядом. Климат остался идеальным. Повсюду, где сохранилась почва, расцветают сады, наши соседи немногочисленны и отменно вежливы.
