— Субмолекулярных, Нар.
— Мне хочется забыть это слово. А тебе? Я все смотрю на тебя и ловлю себя на опасной мысли, что ты не изменилась. Может ли это быть?
— Может, Олег. Все может быть. Это сказала мне одна старуха, не пожелавшая пойти на пункт.
— И она так и не пошла?
— Нет. Это ведь дело добровольное. Она осталась дома и до сих пор не может решить — стоит или не стоит?
— Где она живет? Ты знаешь ее адрес?
— Его можно узнать. А что?
— Я хочу помочь ей сделать выбор. Свой я уже сделал. Но мне хочется еще раз пережить этот миг, миг сомнения. Разбуди меня пораньше.
Ольга Нсу, молодая и энергичная, не любила тратить драгоценное время на встречу с утраченным. Она не любила вспоминать. Ее жизнь была наполнена настоящим, всем тем, что приносил огромный мир. Зачем оглядываться на прошлое? Но с тех пор, как она стала вечной, ее начали томить и услаждать воспоминания, как восьмидесятилетнюю старуху. Она не могла отдать себе отчет, почему это происходило. Ведь впереди были тысячелетия, подаренные ей наукой. И тем не менее она не могла избавиться от воспоминаний. Прошлое, состоящее из мимолетных минут и мгновений, словно дразнило ее.
Ей являлось то ее детство, то юность. Она мысленно видела ту местность, в которой жила вместе с матерью, отцом и сестрой. Там было множество рек, речек и озер. И когда она садилась в маленький детский вездеход, они говорила автоматическому водителю:
— Тин, остановись в том месте, где пасутся пятнистые олени. Я хочу взглянуть на них.
— А я не хочу, — ответил своенравный робот. — Терпеть не могу пятнистых оленей.
— Ну, Тиник. Я тебя прошу. Ты такой добрый.
— Не льсти мне, — ответил автомат. — Я ипохондрик. Не нужно лакировать действительность. И кроме того, мы можем опоздать в школу.
— Ипохондрик? Что это такое? Это очень красивое слово.
— Все слова красивы, когда они не льстят.
— Ну, Тин. Ну, ради твоих родных.
— У меня нет и не было родственников. Ну, так и быть, я остановлюсь.
Плыли ленивые облака. И вода в ручьях звенела. Грохотал водопад. На ветке сидела синяя белка. Мгновения тоже плыли, как облака.
— Тин, хочешь, я расскажу тебе сказку?
— Сказка — ложь. А я люблю истину. О чем же твоя сказка?
— О тебе, Тин. И обо мне. И об этих облаках, которые плывут над лесом.
— Ну, пора. Собирайся! Не то мы опоздаем в школу.
Как далеко детство! Ольга Нсу недавно летала в тот край. На месте были ручьи, речки, озера, леса и даже облака. Паслись пятнистые олени там же, где бродили раньше, возле скал, пахнущих лиственничными ветвями и смолой. Но чего-то не хватало там, Ольга не могла понять, чего. Чего-то такого, что было и исчезло.
Свой детский вездеход она нашла в сарае, там же обнаружила и Тина-водителя, погруженного в вечное молчание.
Милый Тин, чудесный ипохондрик, сколько раз мы опаздывали с тобой в школу, заглядевшись на лесную синеву, на плывущие облака или на стройные ноги оленьей важенки!
Воспоминания несли Нсу дальше, сквозь детство в юность. С Лодием они познакомились на площади большого города возле памятника Уотсону и Крику. Нсу с удивлением смотрела на памятник. Вместо двух фигур там, на пьедестале, застыло три.
— Кто же третий, с бородой? — спросила Ольга Нсу высокого человека, стоявшего рядом.
— Чарльз Дарвин, — ответил он.
— А при чем тут Дарвин?
— Дарвин совершил самое крупное биологическое открытие в XIX веке, а Уотсон и Крик в XX. Они в интеллектуальном родстве.
— Я проходила это в школе, — сказала Нсу.
— Но почему же вы не узнали Дарвина?
Нсу смутилась. Уж очень строгое лицо было у этого молодого человека, типичное лицо экзаменатора.
— Кто вы? — спросила Ольга Нсу.
— Пока никто. Аспирант. Специализуюсь на субмолекулярной биологии.
— Пока. Ну, а потом?
— Вы хотите заглянуть в мое будущее? Не нужно. Если мне удастся реализовать одну идею, будущее навечно сольется с настоящим.
— Что вы хотите сказать?
— Когда-нибудь мне удастся отнять у людей страх смерти.
— Ведь не все ее боятся.
— Но почти все ее не хотят.
— Я не понимаю.
— Сейчас объясню. Если мне удастся то, что я задумал, вы будете жить почти вечно.
Нсу рассмеялась.
— Благодарю вас за остроумную шутку. Но ваши слова мне понравились больше, чем ваша мысль. Слово «почти» нельзя ставить рядом со словом «вечность».
— Другим нельзя. А мне можно, — сказал молодой человек.
— Да, я вижу, вы себе разрешили все, даже говорить нелепости.
И они пошли вместе по улицам, еще не придавая большого значения этой встрече.
В языке еще существовало доживающее свой век слово «судьба». Оно возникло еще в те наивные времена, когда человек ставил себя в центре мира и воображал, что вся Вселенная занята только им. Но если не судьба, то случай. Памятник двум биофизикам, открывшим информационные и наследственные свойства нуклеиновых кислот, был той точкой, в которой пересеклись жизни Нсу и принципиального противника смерти.
Воспоминания несли, несли Нсу дальше. То, что она приняла за шутку, оказалось истиной: Лодий действительно работал над решением проблемы, которая всем представлялась неразрешимой.
— Чем занимается ваш муж? — спрашивали знакомые Ольгу Нсу.
— Поисками абсолюта.
— Кажется, так называется повесть Оноре Бальзака?
— Да, Бальзак этими словами осудил своего героя.
— Героя легче осудить, чем мужа, — отвечали знакомые.
— Прежде, чем его, мне бы пришлось осудить самое себя. Я работаю в его лаборатории.
Изучение клетки в свое время вели десятки тысяч ученых. Цитология стала самой актуальной наукой еще сто лет назад, когда специалисты поняли, что сложность и загадочность клетки может привести в отчаянье самый мудрый, терпеливый и оптимистически настроенный ум. Постепенно клетка поддалась и перестала быть загадкой. От клеточного уровня ученые перешли к субмолекулярному и молекулярному уровню изучения живого. И только тогда ученые воочию увидели принципиальную разницу между физикой и биологией.
Физика — это наука о вероятностях. Биология — наука о невероятном. Это сказал еще знаменитый биохимик XX века Альберт Сент-Дьердьи. Он же сказал, что в живом организме становятся возможными реакции, которые кажутся физику невозможными и невероятными. Когда была вскрыта гробница Тутанхамона, оказалось, что за 3000 лет его завтрак не окислился. Такова физическая вероятность. Но если бы фараон воскрес и сам съел свой завтрак, то завтрак сгорел бы очень быстро. Такова была биохимическая вероятность. Сам фараон представлял собой очень сложную и высокоорганизованную структуру ядер и электронов, статистическая вероятность которой близка к нулю.
