Вадим долго мялся, не зная с чего начать.
– Мне очень жаль, – выдавил он наконец, – что всё так получилось…
– А мне нет, – спокойно ответила Терешева и тут же поправилась: – То есть жаль, конечно, что мне придётся оставить интересную работу, но у меня будет ребёнок. Я считаю, что женщина должна быть матерью. Если она не могла родить, ей не повезло, а если могла и не родила – она совершила ошибку. Есть непреложные законы природы, которые нельзя нарушать. Иначе за это придётся платить – дорого.
Костомарову очень хотелось задать Лидии мучавший его извечный мужской вопрос «Это мой ребёнок?», но он никак не мог решиться, промямлив вместо этого, что место за ней сохранится, «пока возьмём кого-нибудь временно», и что фирма высоко ценит её заслуги.
Лидия слушала его с лёгкой полуулыбкой, но когда Вадим намекнул, что он мог бы приплачивать ей и сверх положенного по закону, покачала головой.
– Этого не надо. И не мучайтесь – я же всё вижу. В первую очередь это мой ребёнок, мой, и я его выращу и воспитаю. А милостыня – нет, Вадим Петрович. Я сама всё решила, и сама всё сделаю. А за ваше намерение сохранить за мной это место – спасибо.
Разговора так и не получилось, и раздосадованный Вадим, побеседовав минут десять с Доржиевым, уехал.
«И чего ей надо? – думал он, рассеяно перепуская через взгляд катившийся навстречу машине лес, раскрашенный в осенние тона. – Выйти за меня замуж? Так могла бы прямо сказать, чёрт бы её побрал, или хотя бы намекнуть – твой это ребёнок, твой! Или… не могла? Прямо мелодрама какая-то мексиканская…». А потом он вдруг вспомнил рассуждения героя романа Джека Лондона «Время-не-ждёт»: «У меня сейчас тридцать миллионов, а впереди или сто миллионов, или ноль. А что от этого изменится? Деньги не могут принести мне её любовь». «А ведь он прав, – мысленно согласился с лихим золотоискателем Костомаров, – можно купить тело, умелое и роскошное, как у Дианы, а вот насчёт души – уже сложнее… Деньги… Вон они, золотые монеты-листья, опадающие с деревьев в ожидании первого снега, который их навеки похоронит…». И удивился: откуда взялись у него, у прожжённого циника, мысли, присущие разве что какому-нибудь сопливому юнцу-романтику, но никак не солидному бизнесмену?
«Романтики… Один из последних романтиков по имени Андрюха Северцев лежит на кладбище – я так и не был ни на его похоронах, ни на могиле, хотя и собирался. Как он тогда смотрел на меня в зале… А я ещё сказал ему: „Увенчай себя лаврами, и тогда мы с тобой поговорим на равных“. Вот он и пыжился – плёл себе лавровый венок, а сплёл жестяной. Или не плёл, а просто делал то, что должен был делать, для чего он и явился в этот мир, такой прекрасный и такой несовершенный? Выполнял миссию, как это делали Высоцкий и другие гении? Страшная штука этот наш „КК“… Нельзя до срока лезть, куда не просят, – это чревато. А может, срок уже пришёл, только люди об этом ещё не знают? Ну и разволокло же тебя, Повелитель Муз, – так и свихнуться недолго!».
– Найди какую-нибудь музычку, – бросил он телохранителю, молчаливым истуканом восседавшему рядом с водителем. Тот послушно взялся за настройку – в салоне забулькал псевдоголос какой-то эстрадной «звезды», шепчущей что-то невразумительно-половое.
«Нет, – подумал Костомаров, – это не Рио-де-Жанейро, это гораздо хуже! Куда этой мути до творений Андрея! Интересно, а мог бы я сочинять не хуже Северцева? Когда-то мог, и причём без всяких психотропов… Тьфу, бред, – оборвал он сам себя, – вот только принять дозу „КК“ мне и не хватало! Неужели я, Вадим Петрович Костомаров, достигший в жизни всего, завидую Андрюхе, этому бедолаге, не сдохшему под забором только лишь потому, что я подобрал его и взял к себе, чтобы… Чтобы он сжёг себя нашим дьявольским зельем, а я заработал на нём миллионы? А ведь он наверняка что-то сообразил – не зря выклянчивал чай у этой влюблённой в него дуры! Да, Андрей догадался, что это за чаёк, и всё-таки он… Он будил! – пронеслось вдруг в сознании Вадима. – Будил! И похоже, кое-кого ему разбудить удалось…».
– Заткни эту бодягу, а то зубы сводит, – поморщился генеральный директор «Грёз».
За тонированными стёклами «мерседеса» темнело – дни становились всё короче.
* * *
Дел было много. Разогнанная и налаженная машина бизнеса мчалась вперёд, однако время от времени нужно было вмешиваться в её работу, чтобы это движение оставалось поступательным, равномерным и прямолинейным. День складывался из множества мелочей, каждая из которых требовала внимания.
Но Костомаров справлялся, хотя без укатившего отдыхать Сергея ему было нелегко. И всё-таки он находил время, и даже сделал ещё кое-что. А именно – разобрался с делами лаборатории, занятой производством «КК». Алексеев не таил от Вадима основ процесса – в конце концов, им пришлось бы вместе мотать срок, если что, – хотя в детали не посвящал. И теперь Вадим восполнил этот пробел: собрал воедино данные по рецептуре и по технологии синтезирования препарата, дополнил их сведениями о дозировках и о методике введения «КК» в организм человека, а также систематизировал все отчёты Терешевой и Доржиева о наблюдаемых эффектах воздействия алексеевского стимулятора на «кроликов». Всё это Костомаров скачал на флэш-карту, сделав ещё и копию – на всякий случай.
Вадим не мог объяснить даже самому себе, зачем ему это понадобилось, как не смог бы объяснить, почему он проделал всю эту достаточно трудоёмкую работу собственноручно, не перепоручая ничего сноровистым пальцам Дианы. Просто ему показалось, что так будет лучше, и он доверился интуиции.
А Диана чутьём прирождённой хищницы уловила в нём перемену и насторожилась – Костомаров был ей ещё нужен. Потенциальных соперниц девушка в пределах видимости не обнаружила, но на всякий случай окружила своего любовника повышенным вниманием, не давая ему в то же время ни малейших поводов для ревности или неудовольствия. Нельзя сказать, что все её усилия оказались тщетными – тело Вадима отзывалось сладкой истомой на ласки Дианы, однако она чувствовала: что-то изменилось, и притом очень сильно.
Кое-что чувствовал и сам Костомаров – и изменения в самом себе, и нечто неуловимо витающее в воздухе и таящее смутную угрозу. И ещё – ему не хватало зелёных глаз Лидии; он даже однажды чуть не назвал в постели свою секретаршу Лидой. «Неужели я влюбился, как пацан? – недоуменно думал Вадим Петрович. – Этого мне только не хватает для полноты счастья! А может… именно этого мне и не хватает?». И он снова и снова смотрел и слушал по вечерам видеопесни.
С возвращением Сергея дышать стало легче, хотя Алексеев теперь часто разъезжал по разным уголкам мира, отслеживая триумфальное шествие продукции «Грёз» и подмечая все недостатки. «Дядя Хьюго сладко стелет, – объяснял он, – да только свой глаз надёжнее, и два миллиона прибыли лучше, чем полтора. Бизнес есть бизнес, за бугром такие же шакалы, как и в родных кустах, разве что шерсть у них завита по последней моде». Вадим не возражал против вояжей компаньона – денег на балансе хватало, а Сергей и в самом деле умудрялся добывать ценную деловую информацию.
