— Это отпадает по двум причинам, — возразил я. — Одна из них — отсутствие денег.
— А другая?
— Это просто неприлично, — ответил я. — Ведь такое не принято, Пожалуй, есть еще и третья причина. Так называемые антитрестовские законы.
— Ах это, — протянул Этвуд. — О них мы неплохо осведомлены и приняли кое-какие меры.
— Не сомневаюсь.
— Если смотреть в корень, — сказал Этвуд, — единственное, что действительно необходимо для проведения подобной операции, — это деньги.
— Вы так говорите о деньгах, словно сама их идея для вас открытие, — сказал я, уловив это в его тоне. — Неужели деньги существуют только на Земле и нигде больше?
— Не будьте смешным, — отрезал Этвуд. — Разумеется, в космосе существует своего рода торговля и соответственно — средства обмена. Средства обмена, но не деньги в вашем понимании. Здесь, на Земле, деньги — это нечто большее, чем те бумажки и кусочки металла, которыми в пользуетесь для обмена, нечто большее, чем ряды цифр, выражающие их количество. Здесь, на Земле, вы вкладываете в деньги такой символический смысл, которым не обладает ни одно из известных мне средств обмена. Вы превратили деньги в символ могущества и добродетели, а их недостаток вызывает у вас презрение и даже считается чуть ли не преступлением. Деньги для вас — это мерило человеческих качеств, мерило успеха, почти что святыня.
Промолчи я, и он бы еще долго тянул эту волынку. Его так и подмывало произнести полновесную проповедь. Но я этого не допустил.
— Взгляните на это дело с практической точки зрения, — сказал я. — Прежде чем вы доведете свою операцию до конца, вам придется выложить огромную сумму денег, куда большую, чем вы заплатите за саму Землю, — сумму, которая намного превысит ее стоимость. Вы будете увольнять людей с работы, лишать их крова, и кто-нибудь непременно попытается хоть как-то им помочь. Чтобы облегчить участь своих граждан, каждое правительство Земли разработает программы помощи и учредит пособия, а чтобы покрыть эти расходы, возрастут налоги. Налоги, которые, учтите, будут взиматься с приобретенной вами собственности. Вы выбрасываете людей с работы, вы отнимаете у них жилье — о'кэй, забота о них все равного ляжет на ваши плечи, и, чтобы помочь, вам придется платить налоги.
— Я вижу, — с издевкой проговорил Этвуд, — что от жалости к нам у вас прямо сердце обливается кровью; с вашей стороны это так гуманно, и я вам глубоко за это признателен. Но вы терзаетесь понапрасну. Мы будем платить налоги. С превеликой охотой.
— Вы можете свергнуть правительства, — сказал я, — и тогда не будет никаких налогов. Впрочем, вы, наверно, уже подумывали об этом.
— Конечно, нет, — отрубил Этвуд. — Такое нам и в голову не придет. Ведь это незаконно. А мы, друг мой, законы не преступаем.
И это было из рук вон плохо. Хуже не придумаешь. Потому что под контролем пришельцев окажутся все природные богатства, вся земля, все, что на этой земле выстроено, и ни землю, ни все остальное они не будут использовать по прямому назначению. Не будут пахать, не будут выращивать урожаи. Не повернется ни одно заводское колесо. В шахтах остановится добыча руды. Прекратится рубка леса.
Люди лишатся не только своей собственности, но и всего, что они унаследовали от предыдущих поколений. Вместе с землей, заводами, работой, вместе с магазинами и товарами уйдут надежды, стремления, стимулы и вера — все, что делало человека человеком.
В принципе не так уж важно, какое количество собственности приобрели на Земле пришельцы. Им совсем не обязательно скупить все. Необходимо только остановить промышленное производство, подрезать торговлю и подорвать основы финансовой системы.
То, что пришельцы скупали жилые дома, по сути дела, не имело особого значения — ведь, если они преуспеют в остальном, четыре стены, которые человек зовет своим домом, станут его могилой. Одно из двух: либо жилые строения приобретались только с целью устрашения, либо — и это было в равной степени вероятно — пришельцы до сих пор еще не поняли, как мало им нужно потратить усилий, чтобы нанести решающий удар.
Чтобы не дать людям умереть с голоду и по возможности обеспечить им крышу над головой, будут, конечно, выдаваться пособия и разрабатываться программы помощи. А уж деньги на пособия найдутся, потому что племя пришельцев с радостью будет платить налоги. Но при таком положении вещей деньги совершенно обесценятся и потеряют силу. Не все ли равно, сколько стоит картофель или булка, если съедена последняя картофелина и нет больше муки, чтобы испечь хлеб?
Когда люди разберутся в обстановке, они ринутся в бой, чтоб вернуть утраченные богатства. На борьбу поднимутся не только народные массы, но и правительства. Однако к тому времени пришельцы, несомненно, подготовятся к обороне и, возможно, придумают такое, о чем сейчас и не догадаешься. Не исключено, что они прибегнут к стратегии выжженной земли, предав огню или как-нибудь иначе уничтожив жилые строения, заводы и все остальное, чтобы человек не мог вновь завладеть тем, с помощью чего он добывал себе средства к существованию. И тогда человеку останется бороться только за землю, но ведь одной лишь голой земли ему недостаточно.
Я был уверен, что, если немедленно предпринять какие-нибудь действия, с пришельцами еще можно разделаться. А для этого необходимо, чтобы люди с готовностью, безоговорочно поверили в то, что все это не выдумка, а происходит на самом деле. Но ведь никто не поверит. Я с горечью вынужден был признать, что весь жестокий смысл этой ситуации полностью дойдет до сознания людей только тогда, когда мир будет ввергнут в хаос, а к тому времени, увы, будет слишком поздно.
И, стоя там, я понял, что потерпел поражение и вместе со мной потерпел поражение весь мир.
Уэллс некогда писал о вторгшихся на Землю пришельцах. И после него еще немало писателей изощряли свою фантазию, рассказывал о нашествиях инопланетных жителей. Но ни один из них, подумал я, даже не приблизился к истине. Ни один из них не сумел предугадать, как это произойдет в действительности, как та самая система, которую мы ценой таких мучений создавали веками, теперь обернулась против нас, как свобода права собственности оказалась ловушкой, которую мы сами себе уготовили.
Джой потянула меня за руку.
— Ну пойдем же, — сказала она.
Мы повернулись и направились к двери.
За нашей спиной раздался смешок Этвуда.
— Загляните ко мне завтра, — бросил он мне вслед. — Кто знает, может, мы с вами еще столкуемся.
Снаружи уже шел настоящий дождь. Не ливень, а устойчивый, надолго зарядивший дождь, от которого становится тоскливо на душе. В воздухе ощутимо похолодало. Такая вот ночь, подумал я, как нельзя лучше подходит для крушения нашего мира. Нет, не крушения — это чересчур драматично, — скорее замедленного падения. Именно такой ночью и должен осесть ослабленный, истощенный мир, не сознающий ни своей слабости, ни тем более ее причины, — осесть настолько плавно, что он даже не заметит своего падения и спохватится лишь тогда, когда будет разрушен полностью.
