— С рождения?
— С двухнедельного возраста — и до одиннадцати лет. Начиная с двух часов в сутки, и по возрастающей, Наездник проводит в коконе-колыбели. Коллегия заботится о передаче умений, между женщинами происходит даже соревнование за право отдать ребенка. Шучу, конечно.
— И… когда сюда помещался последний ребенок?
— Он и теперь здесь.
У Шпеера и Младшей сделались такие лица, что Маркус снова рассмеялся. И позвал за собой. Дважды пришлось нырять в спирально закрученные, вертикальные колодцы. Одна Младшая прошла бы мимо, не заметив невзрачных голубых обозначений. Окраска круглых в сечении коридоров сменилась от розовой до ядовито-багровой, точно великое множество кровеносных сосудов опутывали пространство стен. Стало заметно теплее, и слабый ветерок, постоянно продувающий верхние палубы, исчез. Зато появился звук, будто замедленно билось где-то рядом могучее сердце.
Посреди ровной широкой шахты, окаймленной узким карнизом, в паутине растяжек висел гигантский пузырь размером с автомобиль, весь пронизанный трубками и лентами разного диаметра и разных оттенков красного. На дне пузыря в закрытом плетеном гамачке спал голенький мальчик, лет пяти. Смугленький, кудрявый, прямоносый. Семен тоже заметил сходство.
— Вы не пробовали вырастить Наездника из… обычного человека?
— Не может быть и речи, — на секунду лицо Маркуса отвердело.
— Выглядит такой метод довольно жестоко. Он знает своих родителей?
— Прекрасно знает. Детей рождается не так много, а избранные Наездниками получают гораздо более мощный иммунитет. Вы же делали сегодня Марии перевязку?
— Рана практически затянулась. Впервые в моей практике встречаю такую скорость заживления.
Младшая безуспешно попыталась дотянуться до поверхности сферы.
— Дядя Маркус, а можно с ним поговорить?
— Месяца через два. Если выучишь французский и английский. Его мама живет во Франции.
— Он спит?
— Он учится чувствовать Тхола и растет.
— А в боевой обстановке? — спросил доктор. Анка отметила, что Семен почти оправился от обиды или умело делал вид, будто позабыл. — Ребенок переживал стресс атаки вместе с Марией?
— Я не Наездник, — Маркус жестом отодвинул гостей от шахты, приглашающе махнул рукой в сторону люка. — Не могу передать его восприятие. Я — реаниматор.
— Это как в госпитале? — проявила осведомленность Анка.
— Лет триста назад это называлось по-другому, — Маркус поглядел без улыбки. — Очень долго меня и таких как я называли колдунами.
Глава 21 ЖИЗНЬ — ДОРОГОЙ ПРЕДМЕТ
Лукас плакал. Старшему было страшно неудобно стоять рядом и наблюдать очевидную слабость пожилого человека, но и отойти не мог, побаивался. Так и топтался за спиной, посматривая на косую пелену дождя, затянувшего все в радиусе ста шагов. На Вальку дождь не капал, потому что сверху нависал Эхо. Сперва под зверем казалось немножко неуютно — вдруг прилечь приспичит? — но Эхо, видимо, был здорово дрессирован и без команды ложиться не пытался. И ногами, как скотинка домашняя, не перебирал. С его непробиваемого брюха тоже капало, но это то, что они из озера притащили, не обсох еще. Тут обсохнешь, пожалуй! Потоп такой начался, спасу нет.
Пастух сидел, держа на коленях седую мокрую голову Оттиса. От дождя кудри Лукаса скатались, борода слиплась в комок. Валька дрожал, несмотря на мех куртки, сидел, пригнувшись, в каждый момент ожидая свиста пули. Но стрелять в них пока было некому. Все, кто могли бы стрелять, лежали ниже по склону.
…Немного раньше Эхо торпедой вылетел из волн, обогнул качавшиеся у причала рыбачьи лодки и по широкой дуге повторил маршрут Димаса. Место, где охотились снайперы, они отыскали почти сразу. На земле — гильзы, свежий след от колес. В затуманенном небе слышался еще рык вертолетов, но от горизонта надвигалась уже рыхлая серая пелена дождя, с бешеной скоростью слизывала очертания осеннего неуютного пейзажа. Разглядеть противника не удавалось.
Лукас послушал ветер и сказал, что теперь наверняка не сядут, а со стрелками неплохо бы пообщаться. Валька мысленно воздал хвалу бате за то, что тот учил его ориентироваться в лесу. Разыскивая «лендкрузер», он ошибся совсем малость. Джип так и стоял на прежнем месте, дождь молотил по стеклам, забирался в обтянутый целлофаном салон. Крис лежал, скорчившись, у заднего бампера, сжимая бесполезный автомат, Леша — чуть поодаль впереди, уставившись в тусклое небо. В последнюю секунду он, видимо, пытался предупредить Оттиса об опасности, включенный телефон застрял у него в пальцах.
— Следили от города, — сказал Лукас. — Радиомаяк на машине или спутник.
Возле машины преследователи оставили только одного человека для охраны и ничего пока не тронули. И ящик с пулеметом, и антенна оставались на месте. Мужик в пятнистой форме развалился на ступеньке, курил и плевал под ноги, спрятав окурок в рукаве. Глядел он вверх, туда, где трое его товарищей обыскивали трупы Оттиса и Димы, поэтому просто не успел заметить, когда Эхо вырос у него за спиной. Наверное, он почувствовал дрожание почвы, чуточку успел повернуть голову, подогнул колени…
У Лукаса снова была во рту трубочка, но на сей раз он ее не использовал. Эхо приоткрыл пасть, и Лукас дважды выстрелил из огромного блестящего пистолета с лазерным прицелом поверх ствола. Валька видел такую пушку в каком-то кино. Бородач стрелял метров с десяти, почти не глядя, но обе пули попали налетчику в голову.
Эхо затормозил настолько резко, что Старший чуть не вылетел головой вперед. Затем, стараясь не смотреть на мертвых, он спустился за оружием. Ноги убитого налетчика еще шевелились в грязи, словно он пытался отползти в сторону. В «кабине» Эхуса имелся объемистый внутренний карман, куда Лукас покидал сумки. Пастух приказал проверить бардачок в машине и багажник, сам вывернул у ребят карманы и снял с шей цепочки. Быстро собрал липовые паспорта «родственников». Чтобы добраться до бардачка, Вальке нужно было перелезть через свежего мертвеца. Пассажирская дверца оказалась закрытой изнутри.
— Быстро, быстро! — прикрикнул Лукас.
Старший сглотнул. Ноги трупа больше не шевелились, он откинулся, почти как спортсмен в гимнастическом мостике, и застрял затылком между сиденьем и рычагом скоростей. Оба целлофановых сиденья, стекло и торпеда были густо забрызганы кровью.
— Мамочки! — стараясь дышать ртом, произнес Старший. — Мамочки! — Он не мог себе позволить опозориться перед стариком. Сжал зубы и встал коленом на грудь покойнику, рукой схватился за руль.
