- Бери.
Вор подошел к столику и взял карандаш. Провел несколько линий в воздухе. Затем написал большими буквами на стене: "не могу", и продолжал писать, приближаясь к зеркалу. Слова стали неразборчивы. Он писал все гуще и строки наползали одна на другую. Он снова упал на паркет и стал ползти. Рука с карандашом чертила в воздухе невидимые письмена. У самого зеркала он потерял сознание. Вор лежал, раскинув руки. На его запястьях кровоточили язвы. Суставы пальцев разбухли. Волосы на голове выпали клочьями, обнажив белую кожу. Но он так и не дотянулся.
- Встань, - приказал Мейстер.
Вор встал, покачиваясь как сомнамбула.
- Я предложил тебе слишком много, - продолжил Мейстер, - сейчас попробуешь снова.
Он развязал мешочек и выпустил часть содержимого. Положил на стол. Потом провел рукой вокруг себя и надписи на стенах исчезли.
Вор двинулся к столу. Его движения стали угловаты и неровны. Его кожа покрылась деревянным рисунком и запах смолы наполнил комнату. Вор вынул нож и начал снимать стружку со своией левой руки. Стружка падала на пол и там становилась мертвой кожей. Наконец он лег на стол грудью и схватил мешочек. Кровь капала на пол.
- Зачем ты это делал? - спросил Мейстер и Сострадание заговорило с ним в унисон.
- Так было легче.
- Ты бы мог снова писать на стенах, - говорил Мейстер с Состраданием.
- Не получилось бы добраться.
Собака увеличилась, заполнила половину комнаты, пошла волнами, заискрилась.
- Что это с ней?
- Сейчас ты видишь волну сострадания, искреннего и сильного.
- Спасибо, - сказал вор, - я не забуду этого. Уймите мою боль, я уже не могу терпеть.
Мейстер сделал небольшой жест рукой.
- Ух, и кровь почти засохла. Это было сильно. А вначале я боялся этой штуки. Но теперь вижу, что оно безопасно. Верно?
Сострадание колыхалось у самого его лица.
- Ничуть. Оно опаснее любого настоящего зверя. Ты даже не знаешь, сколько несчастий причинило сострадание. Впрочем, сейчас ты уже кое-что знаешь.
- Да, - казал вор, - но ваше знание не такое, как я думал, оно не в уме, а теле и в глазах. Как будто бы я видел мир сквозь особенные очки, такие очки, которые из сотни вещей показывают только одну, самую дешевую, оставляя иные невидимыми. Но я ещё не понял главного.
- Если прийдешь в следующий понедельник, - сказал Мейстер, - то я дам тебе больше. Вот деньги, обратись в больницу.
4
Утром следующего понедельника Мейстер встал рано, чтобы не пропустить восход солнца. Светило поднималось величественное и красное, просеиваясь сквозь городские дымы и облака смога. Он подставил ладонь под солнечный луч и луч собрался в ярко-оранжевую дымящуюся лужицу. Не совсем подходит, подумал Мейстер, в этом луче слишком много серости.
Он поднялся на крышу, взлетев вдоль пожарной лестницы, потом стал невидимым и направил полет ещё выше. Теперь город расправился глубоко внизу, весь окутанный собственным смрадом. Смрад полз, несомый медленным ветром. Здесь лучи лились в первозданой чистоте. Мейстер подставил ладонь под свет. Внизу с загородного аэродрома поднялся истребитель и сразу же выпустил шесть ракет. За ним ещё два вырулили на старт. Мейстер стал невидимым для ракет и поднялся ещё выше, оставив истребитель выписывать растерянные петли. Когда он вернулся домой с каплей солнечного луча в мешочке, было уже девять. Он ощущал себя приятно усталым. Истребители все вще кружили над городом, прорывая небо раскаленными спицами грохота.
- Пока не приходил? - спросил он Сострадание и Сострадание тихо заскулило. - Я боялся, что опоздаю, пришлось повозиться. Брось скулить. Наверное, он задерживается, он обязательно сейчас прийдет.
День шел и клонился к вечеру. Сострадание лежало рядом. Мейстер говорил с ним, как говорят с обыкновенной собакой. Оно не понимало и заглядывало хозяину в лицо с безнадежностью во взгляде.
- Мы с ним похожи, - говорил Мейстер, - я чувствую его порывы, я понимаю. Мне повезло, понимаешь ты, в бессмысленно огромном мире встретить человека который зовет тебя и откликается на зов. Тебе не услышать этого, ты одиноко по природе и даже твои две головы всегда мыслят противоположно. Мне тяжелее, я часть большого зеркала, разбитого на мелкие кусочки. Как нас ни составляй, мы не срастемся, но тоска о единстве... Прекрати выть.
В шестом часу вечера появился вор. Он был в новом костюме, который выглядел великоватым.
- Я уже изготовил подарок для тебя, - сказал Мейстер. - Я изготовил знание из солнечного луча. Во-первых, потому что знание это свет, как всем известно, во-вторых...
- Мне уже достаточно знания, - сказал вор. - Я пришел попросить денег. Сейчас они мне нужнее. Вам ведь ничего не стоит создать деньги из пустоты.
Сострадание привстало и начало громко выть, глядя на Мейстера. Потом бросилась на вора и обвило его прозрачными лапами, которые вдруг стали похожи на щупальца. Охвачен Сотраданием, вор продолжал:
- Мне очень жаль, но так сложились обстоятельства. Деньги мне сейчас нужнее. Не стоит расстраиваться из-за меня. Я не стою ни одного, и самого малого, движения вашей души. Ведь я просто обыкновенный человек. Я просто червь, который возвращается в свой прах. Того знания, которое я получил от вас, для меня слишком много. Я не знаю что с ним делать. Оно мучит меня. Оно как болезнь и каждый видит, что я болен. Я уже не могу говорить с друзьями, они ненавидят меня за то, что я вижу их. Я стал перпендикулярен течению жизни. Я стал совсем одинок. Я как кусочек, отбитый от зеркала и втоптанный в грязь. Но вы дали мне память о зеркале, к которому я все равно не прирасту. Я чувствую себя прокаженным. Я вижу такие ужасы жизни, которые не в моих силах исправить или понять. Раньше, когда я был слеп, это меня не волновало. Я ни за что не согласился бы расстаться с полученным знанием, но получить новое - это для меня слишком.
Мейстер развязал мешочек и знание, полученное из солнечного луча, с легким шелестом упорхнуло, осветив на прощание комнату. Несколько заблудившихся бликов ещё плясали на стенках графина.
- Ты хочешь денег? - спросил он. - Тогда бери их.
- Если смогу?
- Сможешь.
Он создал из пустоты пачку банкнот и положил их в мешочек. Сострадание обрвало вой на полуноте и начало замерзать, как замерзает обыкновеная вода в проруби с наступлением зимней ночи.
Затем бросил мешочек в окно.
- Я не хочу, - тихо сказал вор.
- Иди.
Сострадание окаменело. Сейчас оно ничем не отличалось от гипсовой статуи, к тому же, статуи топорной работы. И казалось невозможным, что оно только что двигалось и издавало звуки. Вор начал танцевать.
- Скорее, - сказал Мейстер, иначе деньги заберет кто-нибудь другой.
