Вскоре шаги приблизились настолько, что я мог слышать даже дыхание неведомого существа. Коснувшись меня, оно отскочило назад, словно от неожиданности. Довольно долго до меня не доносилось ни звука. Затем существо снова задвигалось, и я почувствовал, как чья-то безволосая рука коснулась моего лица, скользнула вниз и задержалась на воротнике моей рубашки. Вслед за этим я услышал приглушенный, но полный радости возглас: "Том!"
Я чуть не лишился чувств, так сильна была и моя радость.
- Аджор! - выговорил я. - Ад-жор, девочка моя, ты ли это?
- Ох, Том! - снова воскликнула она дрожащим голосом и, тихо плача, приникла ко мне. Я раньше даже не знал, что она умеет плакать.
Перерезав мои путы, она рассказала мне, что видела из пещеры, как банд-лу вывели меня из леса. Проследив за ними, она заметила, в какую из пещер меня поместили, а затем, понимая, что освободить меня можно будет только после того, как они заснут, решила вернуться в нашу пещеру, что она и сделала, чуть не попав при этом в зубы саблезубого тигра. Я содрогнулся при мысли об опасности, которой она подвергалась из-за меня.
Она хотела дождаться полуночи, когда большинство крупных хищников уже сыты и спят, а потом постараться добраться до той пещеры, где находился я, и спасти меня. Она объяснила мне, что собиралась воспользоваться моим огнестрельным оружием, чтобы напугать банд-лу и заставить их выдать меня. Она была готова рисковать жизнью. Но ожидая в пещере, она услышала приглушенные голоса. Тогда ей стало ясно, что наша пещера - всего лишь один из многочисленных выходов из этой большой пещеры; она отважно пустилась на поиски в этом запутанном лабиринте и, вдобавок, в полном мраке. На ощупь, руководствуясь лишь развитым чувством направления, она ухитрилась каким-то непостижимым образом отыскать меня. Ей приходилось пробираться с максимальной осторожностью, чтобы не угодить в какую-нибудь глубокую трещину. Трижды она с большими трудностями преодолевала эти преграды. Я готов был пасть перед ней на колени и покрыть ее руки благодарными поцелуями; не стыжусь признаться, что именно так я и поступил, как только освободился от веревок и выслушал рассказ о ее приключениях. Отважная маленькая Аджор! Чудо-девушка из мрака немыслимого прошлого! Прежде никто и никогда не целовал ее, но она как будто поняла смысл этой новой для нее ласки и, наклонившись вперед, прижала свои губы к моему лбу. Внезапно меня охватило неудержимое стремление обнять ее и целовать, целовать эти горячие юные губы по-настоящему, но я сдержался и не сделал этого - ведь я вовсе не любил ее, не мог ее любить, я бы обидел ее, если поцеловал в губы, ее, которая, не задумываясь, рисковала своей жизнью ради спасения моей.
Нет, в моем обществе Аджор была в такой же безопасности, как и со своей матерью, если, конечно, у нее была мать, в чем я сильно сомневался, несмотря на ее уверения в том, что она когда-то была ребенком и мать ее прятала. Я вообще стал сомневаться, что в Каспаке существует само понятие "мать". Под словами "ата" и "кор сва джо" подразумеваются "размножение" и "от Начала", но матерей ни у кого нет.
Спустя большой промежуток времени, мы добрались, как нам казалось, до нашей пещеры; выяснилось, однако, что мы заблудились в этом огромном подземном лабиринте. Попробовав вернуться обратно и начать сначала, мы только еще больше запутались. Аджор была в отчаянии - и не столько из-за трудности нашего положения, сколько из-за того, что ей, похоже, изменило то чудесное, свойственное всем обитателям Каспака чувство направления, позволяющее безошибочно отыскать путь безо всякого компаса.
Рука об руку пробирались мы в поисках выхода, в полном неведении, куда идет очередной круг. А этот мрак! Он, казалось, давил со всех сторон. Все это действовало очень угнетающе. У меня сохранились спички, и в самых опасных местах я освещал дорогу, но их было слишком мало, поэтому большую часть времени мы шли на ощупь, стараясь двигаться в каком-то одном направлении в надежде, что рано или поздно выйдем на свободу. Зажигая очередную спичку, я успел заметить отсутствие рисунков на стенах и следов человека или животных на полу.
Я не рискну даже предполагать, как долго бродили мы по этим подземным переходам, поднимаясь вверх и опускаясь вниз, ощупью перебираясь через многочисленные бездонные провалы, ежесекундно рискуя сорваться, наконец, просто умереть от голода и жажды, истратив остатки сил, но так и не найдя выхода. Нам было ужасно тяжело, но я совершенно отчетливо понимал, что, будь моим спутником кто-то другой, могло быть и неизмеримо тяжелее. Славная маленькая, но бесстрашная Аджор! Она очень устала, страдала от голода и жажды, наверняка была напугана, но ничем не показала своего состояния, наоборот старалась всячески подбодрить и развеселить меня. Я спросил, не боится ли она, на что девушка ответила, что боится только Вьеру, а здесь их нет, и если она умрет от голода и жажды, то вместе со мной, и это ее вполне устроит. В тот момент я не придал никакого значения ее словам, посчитав их просто свидетельством привязанности ко мне, наподобие привязанности собаки к хозяину. Клянусь, мне даже в голову не пришло расценить их как-то по-другому.
Сколько времени бродили мы в подземном мраке - день или неделю, - я так до сих пор и не знаю. Мы чуть не падали от усталости и голода. Тянулись часы. По меньшей мере дважды мы спали, затем поднимались и снова тащились куда-то, все больше слабея. Очень долго, должно быть целую вечность, дорога поднималась круто вверх. Для людей на грани изнеможения этот подъем был невероятно тяжел, но мы двигались вперед с упорством отчаяния. Спотыкаясь и падая, не в силах порой сразу подняться, мы все же умудрялись продвигаться. Сначала шли, держась за руки, а позже, когда я увидел, что Аджор быстро слабеет, поддерживал ее за талию. Я все еще тащил свое ружье, заброшенное за спину. Когда же и я стал проявлять признаки крайнего изнеможения, Аджор предложила мне бросить эту тяжесть, но я отказался, объяснив ей, что без оружия мы в Каспаке выжить не сумеем, поэтому сохраню его до конца, каким бы он ни был.
Потом наступил момент, когда Аджор была не в состоянии больше двигаться. Тогда я взял ее на руки и понес. Она умоляла оставить ее и вернуться за ней после, когда я найду выход, но оба мы знали, что если я оставлю ее, то никогда не смогу найти обратную дорогу к ней в темноте. И все же она настаивала! У меня едва хватало сил пройти десятка два шагов за раз, после чего приходилось пять-десять минут отдыхать. До сих пор не знаю, что заставляло меня вставать и упорно идти, когда я был убежден в абсолютной тщетности дальнейших усилий? В полной уверенности, что конец уже наступил, я все же тащился вперед, а когда не смог в очередной раз встать, пополз, продолжая тащить за собой Аджор. Своим нежным голоском, теперь еле слышным от слабости, она умоляла меня бросить ее и спасаться самому - в эти минуты она продолжала думать только обо мне! Но я, конечно, не мог оставить ее. И то, что я ей тогда сказал, сорвалось с моих губ просто и естественно. Да и по-другому не могло, наверное, быть; перед лицом смерти люди, как правило, не лгут.
