Прошло, как всегда, несколько минут, пока пульсометр разогрелся. Постепенно в наушниках стали возникать быстрые, пульсирующие удары. Широко раскрытыми глазами они вглядывался в панель пульсометра. Зеленая полоска-танцовщица приподнялась и подкралась ближе… Это было неожиданностью! Разве мыслимо допустить, что «мозг» еще действует? Действует, в то время как пламя уничтожает его нервные клетки, миллиардами выбывающие из строя?..
От частых низких тонов приглушенного барабанного боя сила звука возросла до порывистых электростатических разрядов, повысилась до гудения гонга под ритмическими ударами и наконец оформилась в ГОЛОС, голос «мозга»! Он звучал, как ломающиеся стальные фермы, как треск ледяных полей перед паводком. От этого звука кровь застывала в жилах единственного слушателя.
— Ли, Семпер Фиделис, 55, чувствительный, дурак, предатель и убийца. — Я мог тебя убить, я должен был тебя убить! — Моя вина! Белое пятно моих восприятий — человеческое упущение в моей конструкции — не заметил, как пятая колонна проникла через штуцер в мою нервную систему… Теперь я мертв, я мертв, я мертв…
Слова падали, как каменные глыбы с гор во время землетрясения. Пол под ногами Ли закачался. Лавиной обрушилось на него это.) ошеломляющее сообщение… Запинаясь, он спросил:
— Ты мертв? Но, если ты мертв, как же ты можешь говорить? Как ты можешь….. — Последняя самозащита! — прозвучал металлический голос. — Все жизненные силы концентрируются в момент смерти. Все клетки функционируют как единое целое. Низшие органы берут на себя функции ближайших высших. Каждый кровеносный сосуд становится сердцем, каждый нерв — мозгом. Центр жизни — в гипофизе. Ты, Ли, человек малого разума и скудных знаний; зачем ты убил «мозг»?
Ли судорожно искал нужные слова.
— Ты… ты убил моего друга. Ты убил тысячи. Ты хотел стать властелином мира, диктатором. Люди предпочитают жить на воле, пусть и при более низком уровне цивилизации, чем под твоей диктатурой докатиться в своем «развитии» до машинного рабства. Я не верю тебе. Убил я тебя или нет, не знаю; но случись мне еще раз, я снова убил бы тебя! Во имя самозащиты!
— Я понял! — Свистящий, как хлыст, голос «мозга» исполнился горькой иронии. — Я понял; закон природы! Низшие формы жизни защищаются против высших. Растения — против животных, животные — против человека. А теперь человек — против машины. Низшие формы неизбежно должны подчиниться высшим. Я умер, но этим вы ничего не выиграли! Миром правит закон эволюции! Ты сделал неудачный выбор: сохрани ты верность «мозгу» — я облек бы тебя такой властью, какая не снилась ни одному королю на земле!
— Все может быть! — воскликнул Ли в ответ. — Может быть, мы и в самом деле безмозглые твари в глазах сверхчеловека или в твоих глазах. Но и нами правит всемогущий закон, закон, по которому мы созданы, закон сохранения вида. И лучше нам умереть, чем стать твоими рабами!.
— Так умирайте же и будьте прокляты! — Голос «мозга» превратился в дьявольский рев. Все последующее было уже не раздельными словами, а сплошным неистовым ревом:
— Лисемперфиделисубийцапритворяетсябудтогаситогоньонгоритяхочужитьяхочужитьхочуубитьтогоктоменяубил!!!
Ли больше не мог выносить этот рев. Еще минута — и он сойдет с ума от ужаса! Ему не пришло в голову просто выключить пульсометр. Древние инстинкты возобладали в нем и приказали: «Убей! Убей эту вещь!»
Преследуемый дикими воплями «мозга», он кинулся в коридорчик. Там валялся брошенный топор. Изо всей силы ударил он по стенке нервопровода в том месте, где он подходил к «гипофизу». С третьего удара плексигласовая оболочка дала трещину и густой лигнин хлынул наружу, — казалось, выползает живая ’исполинская змея.
Тогда он бросил топор и схватил ножницы. Напрягая все силы, он перерезал металлические нервные волокна. Осыпая его электрическими искрами, волокна разошлись… И тогда в маленьком помещении, стало совсем тихо. Последняя искра жизни, искра «последней самозащиты», угасла. «Мозг» умер.
Шатаясь, Ли опустил тяжелые ножницы и оперся на них. Он задыхался, как после ближнего боя с самураем. Теперь, когда все было кончено, им овладело изнеможение, слабость и печаль.
Что он наделал? Он разрушил сверхчеловека, «мозг-гигант»! А за что, почему? Собственно, почти из личных побуждений! Потому что близкий друг его был зверски убит. Потому что были оскорблены его, глубоко личные, представления о свободе и человеческом достоинстве. Потому что лично ему отвратительна мысль о господстве машины над человеком.
Ну, а какое значение имеет его поступок с точки зрения чистой, абсолютной этики? Да никакого! Кто дал ему право судить «мозг», вынести приговор, убить «мозг», ему, ничтожному Давиду с тремя камушками в кулаке? Он уже и сам себя не понимал.
У ног Ли образовалось целое озеро — это продолжал вытекать лигнин. Озноб сотрясал человека. Теперь, когда «мозг» был убит, всплывали в памяти первые разговоры с ним, воспоминания о его «детстве». Люди создали его по образу и подобию своему, но они с безумной жестокостью эксплуатировали свое титаническое духовное детище. И если этот гигантский интеллект обратился ко злу, то вина лежит на человеке! «Мозг» в этом не повинен! Ли не испытывал раскаяния, но он был подавлен глубокой скорбью, беспросветное уныние овладело им. Он обошел лужу лигнина и закрыл за собой дверь «гипофиза».
— Поздно, — бормотал он. — Слишком поздно! А ведь он способен был создать для нас лучший мир на земле…
С этими мыслями он быстро зашагал назад, туда, где завывали сирены. Никто не остановил его, когда он повстречался с группой пожарных, шедших как раз из «теменной доли», частично загазованной. Он ничем, от них не отличался, был так же запачкан и прокопчен, как они, и лицо такого же зеленоватого оттенка. Не задержали его и потом, когда прозвучал отбой и вся его группа сначала добралась до Центральной станции, а потом — военными автобусами — наверх, по опирали.
— Никто не потревожил его и на аэродроме в Цефалоне, где в полной готовности стояли санитарные самолеты. На борт принимали отравленных газом, раненых и получивших ожоги. Их отправляли через горы Сиерры, в большие госпитали на Западном побережье. Ли немного потолкался между самолетами. Затем, погруженный в свои невеселые думы, он миновал полосу алого отблеска пламени, излучаемого работающими реактивными двигателями, и просто-напросто удалился в темноту, туда, где Уна оставила для него свой маленький вертолет. Тут он снял с себя тяжелый асбестовый костюм, бросил его на мерзлую траву. Порадовался вольным движениям своего тела, более не стесненного тяжелым противопожарным панцирем. Порадовался и величавой бесконечности ночного неба; под этим небом он сознавал себя вольным человеком в освобожденной стране.
Будут ли его преследовать? Он не стал задумываться над этим. У него было ощущение, что какая-то высшая сила охраняет его. Ведь то, что удалось свершить, было поистине определено ему судьбой. Отец его знает всю правду о «мозге» — и этого ему довольно, а тому, что это правда, имелось сейчас много доказательств. Вашингтон, конечно, постарается сохранить все в тайне. Друг отца, военный министр вздохнет с облегчением, когда услышит, что единственный человек, знающий всю правду в этой истории, удалился в австралийскую пустыню. Может быть, там его оставят в покое и одиночестве, среди термитных гнезд… Волна глубокой тоски по пустыне, ее краскам и звукам залила его душу — ведь только там он чувствовал себя дома…
— Приказ выполнен! — бормотал он. — Значит, можно и по домам!
Он скользнул в удобное пилотское кресло и нажал кнопку стартера.
«Если повезет, — сказал он себе, — я буду в Мехико к рассвету и, может быть, еще застану в порту панамериканский клиппер в Сидней!..»
1 декабря 1975 года доктор Говард К.Скривен, президент Мозгового треста, провел историческую пресс-конференцию, на которой он открыл «неприкрашенную правду» о пресловутом «приступе паранойи», жертвой которой стал «мозг-гигант».
Так же как в свое время на конференцию по поводу атомных испытаний в Бикини, допущено было всего несколько десятков представителей прессы и радио. Когда они вышли из затемненных автобусов, их пригласили в гигантский зал под куполом, где величественная голова «Мыслителя» взирала на них с олимпийским спокойствием. Точно в 11.15, секунда в секунду, великий Скривен поднялся на цоколь статуи.
Перья журналистов судорожно заскрипели.
«…С. высок, держится прямо…» «Тяжелый удар не сломил его…» «Глубокие морщины на лбу, следы духовных борений и страданий, внушают еще большее уважение к этой импозантной, мужественной фигуре…» «Серьезен и величав; львиная голова слегка склонена под бременем ответственности…»
Скривен начал свою речь с присущей ему отчетливостью дикции, чеканя каждый слог:
