– Наверное. – Виктор встал, подошел к окну и обнял ее за плечи правой рукой; левая скользнула по ткани к пуговицам на халате.
– Ну что ты… подожди, я постелю… хороший мой…
23. Всех позже смолкнет соловей.
Все на свете когда-нибудь кончается.
– Пора, – с легкой грустью сказала Зина. – А то так тебя из общежития выпишут. И надо отдохнуть перед командировкой.
– Слушай, а чем-нибудь могу помочь тебе с учебой?
– Вряд ли… Разве ты биолог?
– Нет. Но я тоже могу печатать на машинке.
– Да печатать пока не требуется, я сама быстро печатаю, что на обычной, что на электрической… Чего ты улыбаешься?
– Ничего. Просто интересно, как стремительно развивались наши отношения.
– А что тут удивительного? Никто из нас не знает, что будет завтра. Тогда зачем откладывать?
– Ты думаешь, после командировки что-то произойдет, и мы больше не встретимся?
– Не знаю… Не знаю. И я, кажется, совсем потеряла голову.
– «И каждый раз навек прощайтесь! И каждый раз навек прощайтесь! И каждый раз навек прощайтесь! Когда уходите на миг!»
– Любите Кочеткова?
– Так… запомнилось.
– А мне нравятся его стихи. «Все смолкнет: страсть, тоска, утрата… О дне томящем не жалей! Всех позже смолкнет – соловей, Всех слаще песни – у заката…»
– Похоже на Тютчева.
– Да… пожалуй.
– Но ты же не уезжаешь в следующие выходные? Значит, в субботу я тебя приглашаю… еще не знаю куда, но приглашаю. Ты не против?
– Нет, совсем нет. Ты хороший. И не пьешь. Знаешь, после японской некоторые ломались. У одной моей подруги муж запил, так его в профилактический лагерь отправляли.
– И чего там?
– Там? Разделили на группы, в лесу они жили, работали, основную часть заработка перечисляют семье, оставляют немного на всякие мелочи, чтобы снова не пили. Порядок как в армии, ходят строем. По выходным она ездила навещать. Но вернулся, уже третий год нормально… Да, а ты уже колючий какой стал…
Обратно к общежитию Виктор шел пешком. Трамваи еще ходили, просто хотелось поближе посмотреть на ту улицу, по которой в детстве ходил до рынка. От той улицы с вереницей старых изб и довоенных одноэтажных казенных домов на две семьи уже почти ничего не осталось, он шел по протоптанной в снегу тропе мимо новых домов и заборов строек, но ему казалось, что так было всегда – настолько легко и естественно продолжали эти панельные сталинки с их колоннами кварталы построенных в его реальности послевоенных общежитий возле Стадиона.
А может, это и есть настоящая реальность, подумал вдруг он. Ведь было ясно, что дома надо строить вдоль троллейбусной линии, а не где-то на отшибе, так удобнее. Что мы вообще знаем о нашей реальности, о нашей истории? Сейчас каждое самонадеянное ничтожество, пробравшееся в редакцию, может закидать зелеными соплями любого вошедшего в историю человека, любое открытие, все, что было создано до нас – на забаву таким же самонадеянным ничтожествам. И если бы это касалось только политиков! Новый гегемон, говорил себе Виктор, так же, как и старый в двадцатые, желает, чтобы до него в России не было ни умных, ни порядочных, ни честных, чтобы не видно было, насколько он неграмотен, беспомощен, и без «старых буржуазных спецов» в основном способен покупать за сырье все нужное и ненужное за границей, вплоть до малополезных в довоенное время автоматов для продажи бутербродов. Тогда в фильмах про прошлое – пьянь, грязь, дураки-чиновники и жандармы-сатрапы и сейчас про прошлое – пьянь, грязь, номенклатурные дураки и обратно, жандармы-сатрапы. Сейчас про Гагарина важно не то, что человек планеты Земля вышел во Вселенную, а то, что у него развязалась на ковровой дорожке подвязка от носка, а Великую Отечественную, судя по сериалам, выиграли воры, попы и предатели (интересное, однако, соседство). Нет такой исторической каши, в которую угодливое чмо не подбавило бы дерьма. Ибо на фоне каши с дерьмом любой дурак будет выглядеть героем нашего времени.
Тем временем заборы строек кончились, и он шел вдоль одного из последних кварталов еще не снесенных частных домов в районе Петровской, где из-за деревьев виднелась довоенная школа, похожая своей башенкой для дежурных ПВО на огромную русскую печку. Виктор улыбнулся ей, как старой знакомой. Он почти дошел до очередного перекрестка одной из улиц, наискось пересекавших Ленина, как где-то рядом хлопнул приглушенный выстрел. Он остановился и огляделся по сторонам; внезапно калитка в заборе у дома, возле которого он стоял, распахнулась, и два крепких мужика в полупальто вытащили на улице третьего, заломив ему руки за спину; лица его не было видно, на голову наброшено что-то вроде пиджака, а ботинки оказались без шнурков. За углом блеснули фары: тараня снег на том, что должно было быть тротуаром, навстречу въехал урчащий шестицилиндровым движком темно-синий «Старт» с двумя антеннами на крыше. Виктор сошел с дорожки к забору, уступая дорогу; машина стала, водитель распахнул заднюю дверь и мужика с заломленными руками втолкнули туда. Из калитки вышел еще один человек, высокий и худощавый, держа в руках что-то вроде черного пальто. Проходя мимо Виктора, он повернул к нему голову и сказал спокойным, даже безразличным тоном:
– Проходите, гражданин. Все в порядке.
Он сел в машину спереди, «Старт» подал назад, за угол, и, развернувшись, перехал через трамвайные пути, удаляясь в сторону Рынка. Вокруг снова все стало тихо. Сыпал снег под фонарем на перекрестке, вдали послышались звонки трамвая.
«И шо это было? Разборки? Массовые репрессии? Может, просто какого-то криминального элемента забрали?» – рассуждал Виктор. «Почему в штатском? Или у них всегда так делают?»
Он пошел дальше. Следующий квартал встретил его уже забором, за которым высился башенный кран и виднелся первый этаж не законченного строительством дома.
«А собственно, что произошло? Во всем мире эпоха слов «Именем короля, сударь, вы арестованы!» давно кончилась. Сейчас проще: «Выйти из машины! Руки на капот!» С чего я взял, что здесь должно чем-то отличаться?»
Виктор вернулся к своим размышлениям. На ходу думается проще всего, он давно это заметил. Через некоторое время память начинает автоматически переваривать свежие впечатления, а из впечатлений сегодня… Да, и учебник.
История в учебнике все-таки не выглядела какой-то полной и связной, то ли недосказанности в ней были, то ли еще что, но некоторых вещей уяснить так и не удалось. Например, Маннергейм. Виктор раньше считал его здравым, умелым и осторожным полководцем. Зачем в этой реальности он влез на старости лет в эту бредовую авантюру с походом на Ленинград? Сумели надавить из Германии? Непонятно…
