Иван не проронил более ни слова. А как закончила Марья Моревна свой сказ, раскинул руки и заглянул ей в очи, где впервые увидал искру страха, сверкнувшую во тьме, что акулий плавник лунною ночью.
- Все сам да сам! - буркнул царевич.- Аль язык отсохнет сказать, куда мне ехать?
Обвила Марья Моревна руками его шею, как обнимают, когда на смерть отпускают. В очах ее стояли слезы горючие. Утирая их, она молвила:
- Чтоб добыть коня резвее Кощеева, надобно три дни и три ночи пасти табун Бабы-Яги.
Напоследок трижды поцеловала его Марья Моревна. - Возвращайся живехонек и верни мне мои поцелуи. И проворно, пока слезы не пролилися, поворотилась и вышла вон.
Прокрался Иван-царевич на конюшню, еле жив от страха. Хоть и пьян Кощей, да надолго ли - кто знает, раз и смерть сама над ним не властна. Яд его не свалил, а что такое хмель, как не тот же яд?..
На конюшне было темно, хоть глаз выколи, и он похвалил себя, что догадался захватить свечу из терема. Зажег ее да сам шарахнулся от полыхнувшего в глаза света. Черный Кощеев конь шелестел соломой в яслях и сверлил царевича темным немигающим взором. Иван разом припомнил, что конь умеет говорить по-человечьи и может тревогу поднять. Но конь молчал, и подумалось Ивану, что в глазах его ума поболе будет, чем у иных людей в Хорлове. Сердце поуспокоилось, и он робко погладил коня по морде.
- Тихо! - шепнул.- Спи себе.
- Высплюсь я потом, Иван-царевич, когда уедешь,- отвечал конь.
Хоть Иван повидал на своем веку всяких чудес, а все ж на месте так и подскочил. Одно дело, когда знаешь, что зверь по-твоему балакает, другое услыхать из его уст знакомые слова, да вдобавок сказанные таким зычным голосом, какого у людей не бывает. Глянул вороной на Ивана и, видя его изумленье, раздул ноздри да весело ощерился. Надо ж, конь - и улыбается!
- Ежели за тем пришел, о чем я думаю, то она вон там. Иван двинулся туда, куда мотнул конь своей огромной головою, и нашел на приступке седло. Пощупав гладкую кожу, содрогнулся, ибо зародилось у него подозрение, откуда та кожа взялась. Потом отвязал от седла Кощееву плеть, а для виду заменил ее другой, снятой со стены. Плеть, в отличие от седла, показалась ему обыкновенной, так что он пошел на всякий случай показать ее коню. Черный конь уши прижал и снова оскалился.
- Не сумлевайся, Иван-царевич, та самая. Я ее по запаху чую - сколь уж раз на своей шкуре отведал.
- Виданное ли дело так стегать животину! - вознегодовал Иван, записав на счет Кощея Бессмертного и это зло. Туго скрутив плеть, он пропустил ее под кушак.- А ежели плеть ему занадобится - что тогда?
- Возвращайся поскорей, авось и не дознается,- молвил конь.- А и дознается - не велика беда. К Бабе-Яге он уж боле ни ногой. Я бы многое тебе порассказать мог, да боюсь, опрометчив станешь. Уж лучше дуй на воду, береженого Бог бережет.
- Ax, черногривый, вот бы всем русским князьям да такого советчика! Поди, не дерзнули бы впредь идти войной друг на друга. И все же, что будет, коли пропажа откроется?
- Не иначе, опасаешься, что я ему доложу? Подумай хорошенько да погляди на спину мою, этой самой плеткой располосованную, а тогда и спрашивай, ежели что неясно.
- Но мне-то отчего помогать вздумал?
- Оттого и вздумал, что прежде не слыхал я вовек ласкового слова. Жеребенком в табуне у Бабы-Яги бегал, а стал жеребцом - вот Кощею служу. Да и жена твоя на меня в обиде - помог ведь залучить ее в неволю. Так скажи: кто из них стал бы говорить со мной ласково, окромя тебя, что пожалел тело мое израненное да не захотел отдать волкам на съедение?
Ничего не ответил Иван, только поклонился низко доброму коню и поспешил прочь из конюшни к той коновязи, где оставил своего Бурку.
Долго ль, коротко ехал он, а уж стал позабывать про свой страх, пережитый во владеньях чернокнижника. А белый свет будто переменился. Под копытами Бурки стелилась уж не зеленая степь, а сплошное пепелище. Что может более походить на берега Огненной реки?.. Однако ж самой реки что-то не видать - ни огненной, ни тем паче простой: сама мысль о воде в этой пепельной пустыне святотатством кажется.
"Держи все время на восток",- наказывала ему Марья Моревна. Он и держал, хоть солнышко закаялось светить со мглистого неба. Небо и земля, конь и всадник - все одного цвета. Бурка всегда серый был, а Иван, как въехал на пепелище, вмиг сделался ему под стать. Остановил он коня, осмотрелся - а смотреть-то некуда, немудрено, ежели в мареве этом ненароком взял не на восток, а на север иль на юг. Понюхал Иван засушливый бездвижный воздух и сразу понял, что не сбился с пути. Издалече тянуло дымом, и на золисто-сером горизонте мелькали какие-то сполохи. Но царевич не обрадовался, не пустил коня в галоп - кому охота на всем скаку в полымя нырять? В странном мире, где близкое далеко, а далекое - близко, того и жди подвоха. Потому спрыгнул он с седла и повел Бурку в поводу, так они бок о бок и подбирались к огненной пляске на горизонте.
И наконец очутились на берегу.
Огненная река протекала в ею самой проложенном каменистом русле и змеилась посередь пустыни, взору невидимая, покуда не окажешься на краю бушующей бездны.
Иначе рисовалась Ивану в мыслях та река: он думал увидать что-то вроде печи с языками пламени и пылающими головешками. Но языков было немного, и все какого-то призрачно-белого цвета, а головешек и вовсе не было. Огненное теченье походило скорей на жидкий мед, лишь обдавало жаром, впрямь как из печи. Он прислушался к треску, доносившемуся будто из-под самой земли. Потом утер слезящиеся глаза, и, несмотря на жар, ледяная стужа сковала все его существо. Коли случится упасть в эти "волны", так до берега уж не доплывешь, и никакая вода тебе не поможет, ни живая, ни мертвая.
Попятился Иван, глянул на плеть в руке. Простое деревянное кнутовище в кожаной оплетке да прикрепленные к нему скрученные бычьи жилы. Бьет она больно (Иван-царевич и Кощеев конь испробовали это на своей шкуре), да уж оченно неказиста на вид, чтоб Огненную реку перекрыть. Ладно, попытка не пытка: не признавать же свое поражение, когда ты почти у цели! Что тебе стоит трижды плеткой махнуть, а коли ничего не случится и в дураках останешься, то кто это видит, окромя Бурки? Он никому не скажет, не говорящий ведь. Бурка беспокойно прядал ушами от нестерпимого жара и глухого зловещею рокота Огненной реки. Иван похлопал верного коня по холке, подняв тучу пыли. Река больно широка - ни одному коню не перепрыгнуть. Он покрепче стиснул плеть, подумал, не надо ль произнесть заклинание какое, но положился на судьбу и трижды махнул направо...
Челюсть у него так и отвисла.
Перед ним через всю Огненную реку протянулся огромный каменный мост с высокими перилами. С первым взмахом плетки он едва покачивался в воздухе, но остальные два укрепили его намертво. Иван-царевич откашлялся, думая, что бы такое сказать, потом решил ничего не говорить. Бурка опять ушами повел, чем выразил больше, нежели смог бы Иван словами.
