Затем ты слышишь голос водителя, орущего уже на тебя, – ты ему подпортил бампер. Пытаешься взглянуть – голову повернуть не можешь, видишь только туфли. Хорошая черная кожа, фасон броский, статусный – парень наверняка работает при индустрии развлечений. Хотя, по правде говоря, про индустрию развлечений ты решил не только из-за туфель. Картина типичная: ублюдок мчится на «БМВ» на красный свет, потому что вопит злобно в телефон и ничего вокруг не видит, а потом брызжет желчью на сбитого им человека – тот, видите ли, осмелился поцарапать его авто.
Ты успеваешь задуматься, знает ли этот кретин твоего отца, затем увечья берут свое, все плывет перед глазами, вопли адвоката от киноиндустрии, или агента, или кого-то там еще превращаются в монотонное бормотание, делающееся все тише, неразборчивее и дальше.
Хреновая авария, и ты ее помнишь в абсолютно жутких подробностях. Помнишь так четко и ясно, будто видишь студийную копию очередной серии из шоу, которое продюсирует твой отец, сохраненную в высоком разрешении на диске блю-рей. Прокручивая сцену аварии в памяти, ты даже вставляешь мысленные комментарии: о мотоцикле, о «БМВ», о водителе (который и в самом деле оказался адвокатом при индустрии развлечений и получил две недели тюрьмы и триста часов общественных работ за третье нарушение калифорнийского закона, запрещающего вождение с телефоном в руке). Ты со всей ясностью помнишь короткую дугу своего полета с мотоцикла на асфальт. Яснее некуда.
Но ты совершенно не помнишь, что произошло потом – до того, как несколькими неделями позже просыпаешься на своей кровати, одетый и без единой царапины на теле.
И это начинает тревожить тебя.
– У тебя амнезия, – говорит отец, когда ты впервые заговариваешь о провале в памяти. – Обычное явление после аварии. Я в семь лет попал в аварию и ничего не помню о ней. То ехал в машине к твоей прабабушке, а то вдруг я в больнице, в гипсе, а надо мной склонилась мама с галлоном мороженого в руках.
– Ты проснулся на следующий день, – говоришь ты отцу. – Моя авария случилась недели назад. А очнулся я всего пару дней как.
– Не совсем. Ты очнулся раньше. Очнулся и разговаривал, беседовал с нами. Ты просто не помнишь.
– Я именно об этом. Это не провал в кратковременной памяти после аварии. Это потеря ее спустя недели.
– Но ты же приземлился на голову, – напоминает отец. – Подумай: приземлился на голову на скорости сорок пять миль в час. Мэттью, даже в случае исключительного везения, как у тебя, травмы будут обязательно. Я не удивлен, что ты утратил кое-какие воспоминания.
– Пап, ну не кое-какие. Я все утратил. Сплошь от аварии до момента, когда очнулся, а ты с мамой, Кэндайс и Ренни стоите надо мной.
– Я же говорил, ты вдруг потерял сознание, мы все встревожились.
– То есть я теряю сознание и прихожу в себя без единого воспоминания о нескольких последних неделях. Ты же понимаешь, отчего меня это тревожит.
– Хочешь, я договорюсь в клинике, чтоб тебе сделали магнитную томографию мозга? Пусть доктора поищут признаки травмы.
– Я думаю, томография не помешает, – соглашаешься ты. – Слушай, пап, я не хочу показаться совсем уж параноиком, но меня тревожит потеря нескольких недель жизни. Я хочу убедиться, что не потеряю ничего больше. Не очень-то приятно проснуться и обнаружить большущую дыру в памяти.
– Конечно, Мэтт, конечно, – отвечает отец. – Я немедленно скажу Бренде. Пусть устроит тебе томографию в самое ближайшее время. Хорошо?
– Ладно.
– А пока не тревожься уж слишком. Не стоит. Доктора говорили, возможна еще пара провалов наподобие этого. Это нормально.
– Я такое нормальным не назвал бы.
– «Нормально» в контексте аварии. Применительно к ситуации, – поясняет отец.
– Что-то не нравится мне эта новая «нормальность».
– Могло быть и хуже. Намного, – говорит отец.
А потом на него находит.
В последние пару дней слишком уж часто с ним так. Глядит на тебя, будто вот-то не выдержит и расплачется.
Ожидая сеанса томографии, ты читаешь сценарий своей роли в очередной серии «Хроник „Интрепида“». Хорошая новость: твой персонаж – центральный в серии. Плохая новость: реплики у тебя ни одной, и все время придется лежать на каталке, изображая бессознательное тело.
– Неправда, – отвечает Ник Вайнштайн, после того как ты указываешь ему на очевидное.
Он заглядывает в клинику, чтобы принести новую версию сценария. Думаю, прочие статисты вряд ли удостаиваются подобной милости от главного сценариста.
– Смотри. – Он перелистывает на последние страницы. – Здесь ты в сознании!
Ты читаешь: «Астронавт Хестер открывает глаза и осматривается».
– Вот, он же в сознании!
– Надо же!
– Понимаю, немного. Но я не хотел перегружать тебя на первых же после выздоровления съемках.
«Уж точно не перегрузил», – думаешь ты и листаешь сценарий в приемной перед кабинетом томографии, перечитывая описания сцен, где ты всего лишь лежишь трупом.
Серия полна действием. В особенности много экранного времени получил лейтенант Керенский – он пилотирует шаттл, а потом бежит по взрывающимся коридорам на фоне людей в красном, протыкаемых обломками рушащихся кругом переборок. Сценарий еще бессвязнее и нелепее, чем обычно в «Хрониках „Интрепида“». У Вайнштайна неплохо получаются диалоги, и действие тоже, но ни он, ни его подчиненные, кажется, не слишком заинтересованы в сюжете. У тебя сильное подозрение: если знать больше о научно-фантастических телесериалах, можно без труда определить, откуда и что содрали Вайнштайн и компания.
«Эй, эта нелепица оплатила твой колледж, – напоминает часть твоего „я“. – И заплатит за твою томографию».
Справедливо подмечено, думаешь ты.
Но ведь вполне разумно ожидать от семейного бизнеса чего-нибудь получше бессмысленного и нелепого развлекательного продукта, неотличимого от любого другого бессмысленного и нелепого развлекательного продукта. С тем же успехом можно выпускать пластмассовые вешалки.
– Мэттью Полсон? – спрашивает оператор томографа.
Ты глядишь, киваешь.
– Мы готовы, прошу вас.
Ты заходишь в комнату с томографом, медик показывает, где переодеться в больничный халат и оставить свои вещи. Рядом с аппаратом не должно быть ничего металлического. Ты раздеваешься, залазишь в халат и выходишь. Оператор же смотрит в твою историю.
– Кажется, вы здесь уже были и, вероятно, помните, что нужно делать, – говорит он.
– Вообще-то, я не помню, был ли здесь раньше. Потому, собственно, я и здесь.
Оператор снова глядит в медкарту и слегка краснеет.
– Простите, – бормочет он. – Я не всегда такой болван.
– Когда я был здесь в последний раз?
– Чуть больше недели назад, – отвечает он и хмурится, перечитывая. – Кажется, ваши данные перепутались с чьими-то еще.
– Почему вы так думаете?
Оператор глядит на тебя пристально:
– С вашего разрешения, я пока не стану отвечать. Если это результат путаницы – в чем я уверен, – то я не хочу отвечать за разглашение информации о другом пациенте.
– Хорошо. Но вы же можете сообщить мне мои данные?
– Само собой. Это же ваши данные. Но давайте сейчас сосредоточимся на процедуре.
И он велит тебе лечь на стол и задвигает твою голову и туловище в клаустрофобически тесную трубу.
– Ну и что, по-твоему, высматривал медик? – интересуется Сандра во время вашего совместного ланча в «Китайском бистро П. Ф. Чанга».
Китайское бистро ты не слишком любишь, но к нему – по причинам, объяснению не поддающимся, – питает слабость Сандра, а ты все еще питаешь слабость к Сандре. Ты встречаешь ее у бистро, видишь ее впервые после аварии, и она утыкается носом в твою жилетку, чуть не плача от радости, обнимает – но быстро выпускает, отступает на шаг и угощает шутливой оплеухой за то, что не позвонил ей раньше. Затем вы оба заходите в то место, где подают претенциозную разномастную снедь.
– Не знаю, – отвечаешь ты. – Я хотел взглянуть в карту, но оператор сразу велел мне одеваться и сказал, что результаты сообщат потом. Я не успел и штаны натянуть, как он был таков.
– Что бы там ни было, вряд ли это что-то хорошее, – заключает Сандра.
– Что бы там ни было, скорее всего, оно не слишком совместимо со мной, без труда ходящим и говорящим. Особенно с тем, какой я был неделю назад.
– Ошибки в записях случаются сплошь и рядом. Моя фирма на них и зарабатывает. Причем очень неплохо.
Сандра учится на первом курсе факультета юриспруденции Южнокалифорнийского университета и практикуется сейчас в адвокатской конторе, специализирующейся на медицинских делах.
– Возможно, – замечаешь ты задумчиво.
– То есть? – спрашивает Сандра, посмотрев с минуту на твое лицо. – Ты, случаем, не думаешь ли, что родители тебе врут?
– А ты помнишь что-нибудь обо мне после аварии?
– Твои родители не пускали к тебе, – говорит Сандра, и лицо ее делается холодным, напряженным, будто она хочет что-то сказать и боится, что потом пожалеет.
