Собака, наверное, попытался он успокоить сам себя, или койот. Не оборотень же. Оборотней не бывает.
И все же инстинкт, которому он с трудом сопротивлялся, кричал ему: беги, не раздумывай, спрячься где угодно, лишь бы укрыться от крадущейся сквозь лунную ночь опасность.
Он стоял напрягшись, в ожидании, что вой повторится, но больше тишину ничто не нарушило. Он расслабил окаменевшие мышцы и стянутые в узлы нервы и снова стал почти самим собой.
Если бы я верил, если хоть б наполовину верил, я бы побежал, подумал Блэйн. Что может быть проще — поверить и побежать. Это-то и делает людей, наподобие Финна, столь опасными. Они играют на инстинкте, который лежит почти на поверхности, под самой кожей, — на страхе, следом за которым идет ненависть.
Выйдя из кедровой рощи, он осторожно пошел низом, вдоль обрыва. Идти здесь при свете луны, как он вскоре понял, оказалось непросто. Он то и дело натыкался на камни, попадал в ямы, где ничего не стоило сломать ногу.
Он снова подумал о том, что не давало покоя с тех пор, как он поговорил с Финном.
Финн сказал, что Гарриет Квимби — агент «Фишхука».
Нет, этого не может быть — кто, как не Гарриет, помогла мне бежать из «Фишхука».
И все же… Она была со мной в том городке, где меня чуть не повесили. Она была со мной, когда убили Стоуна. Она была со мной, когда я залез в дорожный гараж, где меня поймал Рэнд.
Блэйн попытался загнать эти мысли в подсознание, но они продолжали выползать наружу, преследуя его.
Чепуха, Гарриет — и вдруг агент. Журналистка высшего класса; надежный товарищ; когда нужно, решительна и хладнокровна. Конечно, если б она захотела, из нее вышел бы отличный шпион — но ей это просто чуждо. Вероломство не в ее характере.
Берег пересекал глубокий овраг, уползающий вниз, к реке. На краю оврага росло несколько изогнутых деревьев.
Блэйн обогнул рощу понизу и сел на землю.
Внизу под ним неслась река, и в ее черных водах поблескивали серебряные искры, а лес в долине казался еще чернее. По обоим берегам белесыми горбатыми призраками выстроились холмы.
Сова замолчала, но рокот стал громче, и если прислушаться, можно было различить, как журчит вода, омывая песчаные отмели и прорываясь сквозь кроны рухнувших деревьев, чьи корни еще цеплялись за берег.
А здесь неплохо будет заночевать, подумал Блэйн. Правда, у меня нет ни одеяла, ни пледа, но деревья и согреют меня и спрячут. И потом, за весь день я впервые оказался действительно в безопасном месте.
Забравшись в густую поросль, он стал устраиваться. Пришлось вывернуть несколько камней, убрать в сторону обломленный сук. Потом, орудуя на ощупь в темноте, он сгреб в кучу несколько охапок листьев и, только закончив все приготовления, подумал о гремучих змеях. Хотя, сказал он себе, для гремучих змей стало слишком прохладно.
Он сжался в комок на куче листьев. Оказалось совсем не так удобно, как он рассчитывал. Впрочем, ему не так долго здесь лежать. Скоро взойдет солнце.
Блэйн тихо лежал в темноте, а его сознание, как на экране, снова и снова прокручивало события прошедшего дня — мысленно подводило итоги, чему он тщетно пытался положить конец.
Отдельные кадры и сюжеты истекших, наполненных событиями суток беспрерывно сменяли друг друга, теряя реальность, превращаясь в видения.
Как же их остановить, мучился Блэйн, как заставить себя думать о чем-то другом?
Но помимо воспоминаний в нем было еще нечто — разум Ламберта Финна.
Он осторожно попытался заглянуть в него и тут же отпрянул, словно наткнувшись на тугой змеиный клубок ненависти, страха и коварства. А в самом центре этой массы — голый ужас, превративший наблюдателя с Земли в визжащего маньяка, который вышел из своей звездной машины с пеной у рта, выпученными глазами и скрюченными пальцами, — ужас другой планеты.
Планета была отвратительной и мерзкой. Он увидел нечто абсолютно враждебное чему-либо человеческому. Оно кричало, выло, визжало. Оно жадно тянулось к нему своей мертвой головой. Все было мерзко, расплывчато; нельзя было разобрать деталей, и лишь волной накатывалось чувство всепоглощающего, бездонного зла.
Блэйн отшатнулся, вскрикнув, и его крик оттолкнул, заслонил это средоточие ужаса.
Но он успел ухватить другую, какую-то неуместную, мимолетную мысль.
Мысль о Дне всех святых.
Блэйн взялся за нее покрепче, стараясь отделить бесконечную ленту воспоминаний от дорожки с инопланетным кошмаром.
День всех святых — мягкий октябрьский вечер; по улицам, освещенным уличными фонарями или необычно огромной полной луной, будто специально подплывшей к Земле поближе, чтоб ничего не пропустить, стелется дым сжигаемых листьев. Раздаются высокие, звонкие детские голоса и топот бегущих ног — будто веселые гоблины, пища и повизгивая от удовольствия, водят шумные хороводы. Огни над дверью гостеприимно приглашают ряженых, и то заходят, то выходят закутанные в накидки фигуры, таща за собой все распухающие мешки с подношениями.
Все вспомнилось Блэйну до мельчайших деталей, будто это было только вчера, когда он, счастливый мальчишка, с криками носился по городу. И как же давно это было на самом деле, подумал он.
Это было еще до того, как страх загустел и разросся, когда к магии относились еще с улыбкой и находили ее забавной и когда еще умели веселиться в День всех святых. А родители не боялись вечером выпускать детей из дома.
Сегодня такое даже трудно себе представить. Теперь в День всех святых на двери ставят двойные запоры, закупоривают дымоход, а на окна вывешивают самые надежные заклинания против злых духов.
Жаль, подумал Блэйн. Сколько было радости. Однажды в канун Дня святых они с Чарли Джоунсом приделали постукалочку к окну старика Чендлера. Притворясь донельзя разгневанным, старик выбежал с воплями на крыльцо и сделал вид, что заряжает свой дробовик. Они с такой скоростью помчались прочь, что свалились в канаву за домом Льюиса.
А еще был случай — такой случай… Больше ни о чем Блэйн подумать не успел…
Блэйн проснулся от холода и судорог в затекших мышцах и растерялся, не понимая, где он. Глядел на переплетенные над собой ветви, которые никак не мог вспомнить. И лишь постепенно начал осознавать, кто он и где находится.
И почему.
И то, что скоро День всех святых.
Он резко выпрямился и ударился головой о ветки.
С Днем всех святых была связана не просто случайная мысль.
С Днем всех святых был связан целый заговор!
Он застыл, обуреваемый негодованием и ужасом.
Как просто и в то же время дьявольски хитро — именно такой гамбит должен был разыграть человек, подобный Ламберту Финну.
